Пора предательства

Конзар подошел к Ламорику. На голове у того были кольчужный капюшон и стеганый подшлемник на кожаных застежках.

— Постарайтесь выбить его из седла.

— Превосходная мысль! Хорошо, что у меня есть с собой копья, — саркастически усмехнулся Ламорик.

Гутред надел на плечи своего господина шит, проверяя длину лямок.

Дьюранд оглянулся на Берхарда.

— Бузина. Славное дерево, да?

— Ну, «проклятым» его называют чаще, чем «веселым»: уж больно сильно пахнет, да и сердцевина слишком мягкая. Зато, слыхал я, эту самую сердцевину легко выдолбить, чтобы сделать свисток. Это уже вполне весело.

Герольд двумя быстрыми ударами вбил бузинный кол — черные крылатые наблюдатели ответили на стук хриплым зловещим карканьем.

— Старайтесь выжать все, что можно, из первой же сшибки, — продолжал Конзар. — Точный удар — и быть может, вы и ваше имя еще поживете на свете. Выбейте его из седла — кто знает, вдруг у него лопнет ремешок на плече или нога в стремени застрянет, тогда все кончится, почти не успев начаться.

Гутред водрузил одолженный из замковых запасов шлем поверх кольчужных колец и мягкой подстежки, с несчастным видом пытаясь стереть пальцем бурые пятна.

Ламорик сощурился.

— К черту, Гутред, ты уже шесть раз пробовал. Мне хочется пожить хотя бы до начала турнира.

Гутред уже проверял шпоры хозяина.

Герольд со своим подручным достигли восточного угла ристалища, прямо у ног Радомора. Два грача нагло смотрели на них, как всегда нахохлившись. Радомор буквально курился в еще остававшемся около него клочке тени. Герольд вытащил очередной кол.

— А это кладбищенское дерево, — заметил Берхард. — Тис.

— Владыка Судеб, — покачал головой Дьюранд.

— Роковой тис, так его называют.

Герольд как следует стукнул по верхушке шеста палицей. Шест не поддался. От второго удара кол расщепился — в притихшем дворе треск прозвучал особенно звонко, — но вошел глубоко в землю. Кони затрясли головами.

— Дерево смерти, вбитое быстро, — продолжал отсчет Берхард. — И треснувшее.

— И о чем это говорит? — спросил Дьюранд.

— Даже думать не хочу.

— Вы просто кучка вздорных старух! — в сердцах воскликнул Ламорик. — Долго еще?

Конзар гнул свое:

— Если дойдет до пешей схватки, Радомор сильнее вас. Он боец сильный и коварный, руки у него длинные, да к тому же сукин сын не знает колебаний.

— Пойти, что ли, поставить на него? — фыркнул Ламорик.

Гутред так дернул подпругу на скакуне Ламорика, что всадник чуть не потерял равновесие.

— Ваш противник увечен, ваша светлость, — пробурчал он.

— Ах да, — протянул Ламорик, припоминая. — Что-то с шеей. И?..

Герольды пересекли длинный двор и теперь собирались вбивать шесты со стороны Ламорика.

— С запада вроде как будет дуб, — сообщил Берхард.

— Сильное, славное дерево, — обрадовался Дьюранд.

— Но конкретно этот дуб был повален бурей.

— Ветром? — спросил Дьюранд, думая, что такое предзнаменование вполне могло бы — должно было бы! — означать удачу.

— Увы, его, беднягу, молнией небесной шарахнуло.

Шест с первого же удара глубоко ушел в землю.

— У Радомора владения на западе, правда? — сказал Дьюранд.

— Ну да, — согласился Берхард.

— Радо полукалека еще с прошлого лета, с Хэллоудауна, и шея у него по сей день выглядит не лучше, чем в Тернгире. По всему, что я слышал, шею ему сломали парни Безумного Бороджина. Хотя она вроде как и зажила, все равно его беспокоит.

— Да что ты говоришь? Бедняжка не спит ночами от беспокойства? Переживает, какую бы тунику надеть?

— Работайте ногами, — продолжал советовать Конзар. — Пусть сукин сын покрутится. Пусть погоняется за вами. Не стойте на месте. А как только выдастся случай — лупите мечом.

— Хм-м-м. Так говоришь, у него слабое место — шея? А какие тайны ты пока придерживаешь, а, Кон?

Рыжеволосый герольд с помощником присели прямо у ног Ламорика.

— Привет, ребята, — поздоровался Берхард. Оба, вздрогнув, задрали головы.

Ламорик провел закованной в металл рукой по лицу.

— Долго еще мне ждать?

— Почти все, — ответил герольд.

Ламорик рассмеялся.

Оуэн подался вперед и спросил у герольда:

— А сейчас у тебя что?

Последний кол был длинным и серым, точно свеча.

— Ива.

Дерево скорби, утраченной любви.

Герольд замахнулся молотом. Из стаи птиц послышалось суховатое похмыкивание — иные перелетали с насеста на насест. Герольд ударил снова. Казалось, грачи специально собрались, чтобы глазеть и глазеть на это зрелище, пока наконец не свернут себе шею. Помощник герольда переустановил колышек. Герольд ударил еще раз. И еще.

Ламорик неотрывно глядел на них. Все замерли и тоже уставились на этот угол ристалища.

Никто уже не считал ударов.

Радомор по-прежнему сидел в тени.

Абраваналь, Альмора и Дорвен опустили головы. Дьюранд и Дорвен обменялись хмурыми взглядами.

— Владыка Небесный, — пробормотал Берхард.

По ивовому колышку побежала влага, поразительно похожая на слезы: из сырого дерева сочилась вода. Тысячная толпа зрителей замерла.

— Обойдемся без знамений, да, парни? — Ламорик с трудом перевел дух. — Мне уж, пожалуй, поздновато передумывать. Все будут разочарованы.

А в следующий миг затрубили трубы.

— Вот мой ответ, — промолвил Ламорик, тяжело забираясь в седло братнего серого жеребца.

Ветер носился под тучами, ерошил перья падальщикам, трепал концы облачения Ламорика.

Радомор вскочил на здоровенного вороного жеребца. Заскрипело кожаное седло. Скакун аж присел под тяжестью закованного в броню герцога, дернулся от боли, причиняемой ему мундштуком и шпорами — всем тем, что заставляло его повиноваться.

Абраваналь взирал на происходящее сверху, из герцогской ложи. Сверкнули поднятые наизготовку трубы, но старик, казалось, едва замечал, что перед ним происходит. Через миг его сыну — последнему уцелевшему сыну — предстоит сойтись в поединке с бойцом, что в одиночку обращал вспять целые армии.

Дорвен повела Альмору прочь из ложи.

Древний меч Правосудия зазвенел, вылетая из ножен. Клинок старинного рода Абраваналей сверкнул под тучами.

Скакун погибшего Лендеста топнул ногой; в ладони Ламорика закачалось копье.

И Абраваналь опустил широкий клинок.

Копье — страшное оружие. Острие его крушит шлемы и щиты. Прямое попадание копьем способно отбросить человека на несколько ярдов, навеки искалечить его. А прибавьте к удару силу мчащихся навстречу друг другу коней — с такой мощью ничего не сравнится. Даже самое твердое дерево крошится в щепы.

Под взглядами всего города и своего отца Ламорик поскакал прочь от товарищей. Приближаясь к середине дистанции, он опустил острие копья, зажав ясеневое древко в тисках одетых сталью ребер и плеча. Дьюранд ощущал каждый шаг его коня. Радомор, верно, пока еще маячил вне узкого поля, видного через прорези в шлеме молодого лорда.

Они съехались в громе расщепляющихся копий. Тучи грачей с криками взвились в воздух. Скакун Ламорика осадил назад, присел на задние ноги. Ламорик и его конь словно бы съежились, стали меньше, зато плащ Радомора раздувался, вихрился вокруг его врага, конь которого пошатывался и спотыкался, точно увечный. Оба рыцаря ударили противника прямо в щит, и оба усидели в седле. Радомор казался драконом с распростертыми крыльями.

Зрители вокруг ристалища дружно выдохнули, а сотни грачей устремились вниз, цепляясь когтями за шесты и веревки.

— Мерзавец крепче каменной башни, — прошептал Конзар. Ламорик ударил Радомора в самую середину щита — ударил со всей силы, подкрепленной еще и мощью коня на полном скаку, — а Радомор сидел в седле, как ни в чем не бывало.

— Ламорик удержался, — проговорил Гутред.

Все они дружно закричали, подбадривая Ламорика, что скакал к ним за вторым копьем. Было видно, как он разминает руку.

На сей раз он уже не шутил. Гутред протянул ему второе копье. Сперва противникам предстоит три раза сойтись на копьях, а потом биться пешими, на мечах.