Прикосновения Зла (СИ)

Островитянин горько шмыгнул носом:

– Я сохраню верность ему, чтобы ни случилось…

– Открыть один секрет? – кое-как скрючившись, Цитрин харкнул под ноги. – Если дорожишь своим хозяином, умоляй Богов отворотить его отсюда. Пусть позабудет дорогу в этот дом и держится подальше от Креона. Как говорят, он был несносным с детства, а теперь, вернувшись из Афарских джунглей, и вовсе померк разумом. В припадках гнева кидается на всех, терзает без разбора, насилует рабов, рабынь, даже сестру наказывает с излишней строгостью. Ты понял, о чем речь?

– Мой господин – не робкого десятка и может постоять за себя.

– Он – мотылек в ловушке паука Амандуса, которому потребен ихор. Ты видел нити лжи, но припасен и яд. Сначала затолкают в кокон, чтоб дернуться не мог, затем, поиздевавшись вдосталь, высосут все соки, а после вскроют вены и скажут, будто бы он, отравленный загадочною хворью, сам добровольно расстался с жизнью. Так неугодных нобилей их волчье племя отправляет к Мерту.

Нереус вскочил с лавки:

– Ты это выдумал!

– Креон хотел купить тебя за тысячу серебряных, но получил отказ.

– За тысячу! Меня?! Ну, и чушь! – рассмеялся островитянин. – Работорговцы с рынка продали за двадцать. Сейчас, наверно, запросили б пятьдесят. Всяко не больше сотни…

– Дело не в цене. Старый паук всегда берет, что пожелает любыми средствами. Его сынок такой же. Остерегайся его лап. Целым из них не выйдешь.

– Да ты горазд пугать! Зачем ему чужой домашний раб? Тут и своих в избытке.

– Пытать, – тихо сказал Цитрин. – Так пожелала Вида.

– Не верю, – фыркнул геллиец. – Клевещешь из зависти. Наш сар давно знаком со старшим Литтом. Креон – герой войны, об этом всем известно. Может, он строг, но точно не палач. Невеста Мэйо – кроткое создание с лицом прекраснейшей богини. Через полгода она составит счастье господина и войдет хозяйкой в его новый дом.

– Зря радуешься, потому что этот день станет для тебя последним.

– Сули другому беды! – островитянин сделал пальцами охранительный жест. – Убирайся!

Лысый раб медленно поднялся с лавки и побрел в темноту, чертя рукой по стене конюшни. Нереус проводил его гневным взглядом и, дойдя до повозки, сел, прижавшись спиной к колесу.

Спустя четверть часа подошли охранники и конюхи Макрина.

– Велено запрягать! – буркнул один из них, раздраженно косясь на геллийца.

– Так запрягайте! – огрызнулся сын Бальбы. – Не видишь, я занят.

– Чем это ты занят?

– Не песьего ума дело.

– Уж и спросить нельзя. По мне, торчишь тут без толку, звезды считаешь…

– Заткнитесь! – рявкнул человек в накинутом на голову покрывале, являясь из мрака сада. – Нереус, ко мне!

Островитянин подскочил, точно ошпаренный, и мигом предстал перед таинственным мужчиной. Незнакомец властно схватил юношу за руку, поволок в растекшуюся под пальмой мглу и насильно усадил на траву.

– Кто вы? – испуганно спросил геллиец.

– Я, кто же еще, – ответил сын Макрина, избавляясь от расшитой узорами накидки.

Голос поморца дрожал, а ладонь крепко сжимала пальцы невольника.

– Мэйо? – прошептал островитянин. – Трезубец Земледержца! Что случилось? Я тебя не узнал.

– Случилось… – нобиль закусил губу. – Смешная и трагичная история.

– Ты нездоров? Опять преследуют виденья?

– Увы, кошмары наяву!

– Ты, вправду, рассорился с Креоном из-за меня? В этом причина?

– Не совсем, – поморец горько вздохнул. – Есть демон пострашней Креона.

– Кто угрожал тебе? Его отец?

Мэйо понизил голос:

– Нет. Вида.

– Вида? – геллиец недоверчиво нахмурил брови. – Она довела тебя до паники?

– Когда б ты знал все тоже, что теперь известно мне, то вряд ли смог бы сохранить невозмутимость.

– На ней лежит какое-то проклятье и превращает в монстра?

– Хуже.

– Рассказывай, – потребовал островитянин совсем не тем тоном, каким следовало говорить с хозяином.

– Пока наши старики смотрели на картины, мы с Видой и Креоном поднялись в молельню. Там хлыщ быстро исчез под надуманным предлогом, а «ракушка» утащила меня в свои покои…

– Ты же не переспал с ней до свадьбы?!

– И пальцем не коснулся!

– Хвала Богам!

– Да я скорее взойду на ложе с самой страшной шлюхой из портового борделя, чем полезу в постель этой служительницы похоти, – Мэйо перевел дух, его голос вновь обретал твердость. – Все полки, столы и кресла у нее завалены олисбами[13]. Одни длинные и тонкие, другие шириной с кулак, прямые и витые, как рога, шершавые и гладкие, а самый крупный – пупырчат и имеет резную рукоять.

Геллиец покраснел от смущения и едва сдерживал улыбку.

– Олисбы, Нереус! – поморец сдавил плечо раба. – Из кости, камня, дерева! И даже из металла! Ты видел золоченый баубон? А медный? А из бронзы?!

Островитянин впился зубами в кулак, задыхаясь от хохота.

– Тебе смешно? – обиделся нобиль.

– Прости!

– Напоминаю, ты предлагал лечь за меня на лавку! Так вот, охотно принимаю эту жертву и уступаю тебе место на брачном ложе с Видой!

– Я не посмею состязаться с полубогом в одаривании наслаждением его красавицы-супруги! – геллиец потешался над встревоженным и озадаченным Мэйо уже безо всякого стеснения. – А с золотым олисбом тем более!

– Дурак! Она… пихает эти штуки в рабов! И, может быть, в рабынь! А после заставляет их лазать на статую с гигантским членом, веселя подруг.

– Затейница, подстать тебе. В чем повод для волнения? Ты полагаешь ее забавы излишне непристойными?

– О, слезы ладана! Прознав о моей славе искуснейшего любовника, она требует доказательств, что я не имею равных в постели и готов открыть все грани наслаждения. Даже такие.

– То есть согласен… вскарабкаться на статую вместо раба?!

Мэйо кивнул.

– Ну, порази ее своим талантом и… выбери… олисб… побольше… – Нереус закрыл лицо ладонями и, согнувшись, покатился по траве.

– Я высеку тебя прутом! Сию же минуту перестань!

– Прутом – не медным баубоном… Уж как-нибудь стерплю!

– О, Боги! Я нуждаюсь в совете, а не в осмеянии!

– Совет один: раз грань ты счел излишне… острой… то на правах супруга запрети ей касаться своего... хм… зада.

– И тотчас пустят слух, что Всадник Мэйо – трус, слаб как мужчина и не способен доставить удовольствие даже благоверной. Она получит повод для измен и право на развод, а мне придется с позором удалиться в глушь.

– Есть выход – оставайся в легионе. Военная карьера…

– Сравнима с баубоном, засунутым по самую печенку. Я не желаю убивать людей! В особенности, закидывать их камнями.

Геллиец решительно взял господина за руки:

– Возможно, все обойдется… Помиришься с Креоном, поступишь в первый легион. Почетная охрана зесара, караулы во дворце, конные разъезды…

– Мэйо! – Макрин спустился по тропинке в круг света. – Немедленно вылезай оттуда, паршивец!

Испуганно переглянувшись, юный поморец и его невольник торопливо выбрались на площадку перед конюшней.

– Мы скоро уезжаем, – холодно произнес градоначальник. – Нужно попрощаться с хозяевами, а ты опять торчишь в кустах с этим блудником! Что вы там делали?

– Беседовали, – сбивчиво отозвался наследник сара, приглаживая взъерошенные волосы.

– Я говорил с тобой намеками, но ты упорно не желаешь их понимать. Придется сказать прямо. Лучше бы ты регулярно имел своего бестолкового раба во все отверстия, показывая власть и силу, чем открывал болтливому мальчишке, которого легко перекупить и запугать, собственные слабости и уязвимые места, а также тайны, что следует держать за крепкими печатями.

– Если меня предаст друг, я прощу его даже на последнем вздохе, потому что между нами останется много хорошего, а бездна, отделяющая от врагов, наполнена исключительно злом и ненавистью.

Макрин испытующе взглянул на сына:

– Порой мне кажется, что ты, в самом деле, не пригоден ни к чему, кроме пустого философствования, пьянства и блуда.