Глаз голема

— Я так понимаю, это был не человек, — сухо сказала Китти.

Фред молча кивнул. Энн сказала:

— Это была тварь с головой жука, вся чёрная, как уголь, и с багровыми жвалами и усами. Усищи она растопырила и почти касалась ими тебя. Бр-р! И как ты сама не видишь?

— Это к числу моих талантов не относится, — коротко ответила Китти.

— Они стягивают кольцо, — пробормотал Ник. Глаза у него расширились, и говорил он как будто сам с собой. — Нужно срочно предпринимать какие-то решительные действия, иначе они до нас доберутся. Достаточно одного неверного шага…

— Думаю, у Хопкинса уже есть какой-то план, — сказала Энн, стараясь их успокоить. — Он добьется прорыва. Вот увидите.

— Надеюсь, — буркнул Стенли. Он выругался себе под нос. — Жалко, что я не способен видеть так, как ты, Энни!

Энн поджала губы.

— Не очень-то это приятный дар. Ну ладно, демон там или не демон, а я хочу определить, что за штуку я сперла. Кто хочет пойти к тайнику? Да, я знаю, на улице льет, но ведь это всего пара кварталов отсюда…

Она огляделась.

— Багровые усы… — Фреда передернуло. — Видели бы вы их! Усеянные бурыми волосками…

— Мы спаслись чудом! — сказал Стенли. — Если вдруг эта тварь подслушала наш разговор…

— Достаточно одного неверного шага. Один неверный шаг, и нас всех…

— Слушай, Ник, заткнись!

Китти хлопнула крышкой прилавка и решительно направилась к выходу. Она понимала, что испытывает то же самое чувство, что и все остальные: клаустрофобию существа, загнанного в угол. В такой день, как сегодня, когда непрерывно хлещет дождь, все они были вынуждены беспомощно ютиться под крышей, а это усиливало вечно терзающее их ощущение страха и одиночества. Они были отрезаны от многолюдного города, где всегда можно раствориться в толпе, и остались наедине со злобным, коварным и могущественным врагом.

Это ощущение не было новым для Китти. Ей никогда не удавалось полностью избавиться от него, все эти три долгих года. Со времени того случая в парке, когда её мир вывернулся наизнанку.

Прошло, должно быть, около часа, прежде чем некий джентльмен, гулявший с собакой, обнаружил на мосту бесчувственные тела и связался с властями. Вскоре приехала «скорая», и Китти с Якобом увезли с глаз долой.

Очнулась Китти уже в машине. Далеко-далеко включилось маленькое светящееся окошечко, и в течение некоторого времени девочка наблюдала, как оно медленно приближается по дуге сквозь тьму. В окошечке двигались какие-то фигурки, но разглядеть их Китти не могла. Уши как будто заткнули пробкой. Свет мало-помалу становился ярче и наконец внезапно вернулся к ней полностью — глаза у неё раскрылись, — и одновременно с этим, больно резанув уши, вернулись звуки.

Над ней склонилось женское лицо.

— Постарайся не шевелиться. С тобой всё будет в порядке.

— Что?.. Где?..

— Постарайся не разговаривать. Внезапно к ней вернулась память, а вместе с ней и пережитый ужас.

— Это чудовище! Обезьяна!

Китти попыталась вскочить и обнаружила, что её руки пристегнуты к носилкам.

— Пожалуйста, не надо, дорогая моя. С тобой всё будет в порядке.

Китти снова выпрямилась, напрягшись всем телом:

— А Якоб?..

— Твой приятель? Он тоже здесь.

— С ним всё в порядке?

— Просто постарайся отдохнуть.

И то ли от убаюкивающего движения машины, то ли от накопившейся усталости, но Китти и в самом деле вскоре уснула, а проснулась уже в больнице, где обнаружила, что санитарки срезают с неё одежду. Вся передняя часть её футболки и шортов обуглилась и рассыпалась от малейшего прикосновения, точно клочки сгоревшей газеты. Китти переодели в лёгкую белую рубашку, и на время она очутилась в центре внимания: доктора кружили возле неё, как осы над вареньем, проверяли пульс, дыхание и температуру. А потом внезапно все куда-то делись и Китти осталась лежать одна в пустой палате.

Прошло довольно много времени, прежде чем к ней заглянула медсестра.

— Мы сообщили твоим родителям, — сказала она. — Они сейчас приедут и заберут тебя домой.

Китти смотрела на неё непонимающим взглядом. Женщина задержалась, чтобы объяснить:

— Ты вполне цела и невредима. По всей видимости, Чёрная Молотилка пощадила тебя, зацепила только краем. Тебе чрезвычайно повезло.

До Китти дошло не сразу.

— А с Якобом тоже всё в порядке?

— Боюсь, ему повезло меньше.

Китти охватил ужас.

— То есть как? Где Якоб?!

— Он в соседней палате. У него врачи. Китти расплакалась.

— Но как же так? Он же стоял рядом со мной! С ним тоже всё должно быть в порядке!

— Я тебе сейчас принесу поесть, дорогая. Тебе станет лучше. Может, попробуешь что-нибудь почитать, чтобы отвлечься? Вон на столике журналы.

Китти не стала читать журналов. Когда медсестра ушла, она соскользнула с койки и, пошатываясь, встала на ноги. Пол был деревянный и прохладный. Шаг за шагом, потихоньку обретая уверенность в своих силах, девочка пересекла тихую палату, миновав тёплые квадраты солнечного света, падавшего из высокого, сводчатого окна, и вышла в коридор.

Напротив была ещё одна дверь, и окошечко в ней было задернуто изнутри занавеской. Китти поспешно оглянулась по сторонам, беззвучно, словно призрак, перебежала коридор и ухватилась за ручку двери. Она прислушалась — но за дверью всё было тихо. Китти повернула ручку и вошла.

За дверью оказалась палата, небольшая, но светлая, в ней стояла одна койка, окно смотрело на крыши южного Лондона. Косые лучи солнца падали на койку косым ромбом, деля её ровно пополам. Верхняя часть койки оставалась в тени, как и лицо человека, который на ней спал.

Воздух в палате был пропитан обычными больничными запахами — пахло лекарствами, йодом, антисептиками, — но всё это перешибал иной запах, запах гари.

Китти затворила за собой дверь и на цыпочках подкралась к койке. Она посмотрела на Якоба и на глаза снова навернулись слёзы.

Сперва она рассердилась на докторов за то, что ему сбрили все волосы. На фига было брить его наголо? Теперь тыщу лет не отрастет а ведь миссис Гирнек так гордилась его чёрными кудрями! Якоб выглядел так странно — особенно сейчас, когда на его лицо падали эти необычные тени… И только тут до Китти дошло, что это были не тени.

Там, где кожу Якоба защищали волосы, она сохранила свой обычный смугловатый цвет. А все остальное, от основания шеи до линии волос, было исчерчено вертикальными извилистыми полосами, чёрно-серыми, цвета пепла и горелого дерева. На лице у него не осталось ни единого участка, сохранившего прежний цвет, разве что чуть-чуть на том месте, где были брови. Брови ему действительно сбрили, и на их месте остались два узких коричневато-розовых полумесяца. Но губы, веки, мочки ушей остались обесцвеченными. Лицо Якоба походило теперь больше на какую-то африканскую маску, на личину для карнавального шествия, чем на лицо живого человека.

Грудь Якоба, накрытая больничным одеялом, судорожно вздымалась и опадала. Из губ вырывалось слабое, хриплое дыхание.

Китти коснулась руки, лежащей поверх одеяла. Кисти Якоба, которые он вскинул, чтобы защититься от дыма, были тоже исчерчены дымными полосами, как и лицо.

Её прикосновение вызвало отклик: голова повернулась из стороны в сторону, синюшное лицо слегка скривилось. Серые губы разомкнулись и шевельнулись, словно пытаясь что-то сказать. Китти отвела руку, но наклонилась ближе:

— Якоб!

Его глаза распахнулись — так внезапно, что Китти невольно отшатнулась и больно ударилась об угол прикроватного столика. Она снова наклонилась вперёд, хотя тут же поняла, что Якоб без сознания. Его глаза смотрели прямо перед собой, широко раскрытые и незрячие. На фоне чёрно-серой кожи они казались бледными и прозрачными, как два молочно-белых опала. Тут Китти пришло в голову, что он, возможно, ослеп.

Когда пришли доктора, которые привели мистера и миссис Гирнек, а вслед за ними прибежала причитающая мать Китти, они обнаружили, что девочка стоит на коленях у койки, сжимая руки Якоба и уронив голову на одеяло. Её с большим трудом сумели оторвать от койки и увести прочь.