Трясина. Год Тысячный ч.1-2 (СИ)

А потом в келью вошла Августа. На ней был дорожный плащ, под которым виднелось белое, расшитое золотом платье со стоячим воротом. Её лицо под слоем белил напоминало маску. Илария так и не поняла, красива Августа или нет. Трудно разобрать, слишком много краски. И она была очень невысокого роста. Это особенно потрясло Иларию. 'Не думала, что она такая маленькая', мелькнуло у неё тогда. Не то чтобы карлица, но точно не больше гуля. Наверное, на троне она кажется высокой. Стоит выпрямившись и положив руки на подлокотники - и никто не догадывается, что у неё под ногами скамейка, тщательно задрапированная краями длинных одежд. Обман. Повсюду обман.

- Ты чувствуешь боль? - спрашивает шаман.

- Нет, отче.

Только усталость. Смертельную усталость. Боли нет. А ведь должна быть. Если это та же хворь, от которой померли её матушка и старшая сестра. Опухоль в боку. Говорят, это от саммеритовой пыли, которая незримо витает в воздухе. Успела наглотаться, пока жила на юго-востоке. Там всё буквально пропитано саммеритом. 'От лукавого мерзость сия,' говаривала её бабка. И то правда.

Уходя, Илария оставила начальнице приюта горсть монет - 'за беспокойство'. Так было принято. У неё оставались ещё деньги. Немного. Долго не протянуть. Что делать дальше, Илария не знала. Идти ей было некуда. Все её родственники давным-давно в могиле. В обитель она тоже не вернётся. Там игуменья, которая убивает детей. Пожалуй, самым правильным сейчас было бы умереть. Броситься в реку с высокого моста. Или тихо удавиться где-нибудь в боковушке. Но сначала нужно поесть. У неё второй день маковой росинки во рту нет. И не спала она уже несколько ночей подряд. Да, первым делом поесть и поспать. А там и умереть можно.

Илария остановилась в местной гостиничке - недорогой, но довольно сносной. Услужливая горничная провела её в комнату наверху. Там пахло деревом, свечным воском и свежим накрахмаленным бельём. На полированном ночном столике лежала пухлая книжица в кожаной обложке: 'Реченья Праведников'. На стене, оклеенной серебристо-голубыми обоями, красовалось выцветшее прямоугольное пятно - наверное, совсем недавно тут висел портрет Императора Сильвирия. Почил Император, убрали портрет. Скоро повесят новый. Нетрудно догадаться, чей. На этот портрет придётся извести уйму белил - всё должно быть, как в жизни... Илария велела принести ей в комнату обед - отварное мясо, горячий хлеб, запечённые овощи и красное вино, разбавленное родниковой водой. Надо поесть напоследок как следует. Отпустив горничную, Илария сбросила башмаки и, не раздеваясь, улеглась на кровать. Глаза её закрылись сами собой. Кошка-Дрёма, добрый косматый зверь из старинной сказки, подкралась неслышно, опустила тяжёлую мягкую лапу на веки. Усни. Усни. Умри...

- Игуменья сунула мне в руки ребёнка, отче. Мне показалось вначале, что это просто кукла. Восковая кукла, завёрнутая в обрывок порфирового плаща. Её опоили красавкой, чтобы она не кричала. Я стояла там и всё видела. Вошёл палач, и солдаты с ним. В жаровне были раскалённые прутья. Ковёр был залит кровью, и на него падали угли из жаровни...

- Сдался тебе тот ковёр. У игуменьи ковров этих полный короб. Не обеднеет.

Шаман кладёт её безвольную руку поверх одеяла. Поднимается со скамейки, придвинутой к изголовью постели. Сейчас уйдёт. Постойте, отче, я ещё не всё сказала!..

- Она явилась мне тогда во сне, отче.

- Эгли, - произносит он спокойно. - Её зовут Эгли. Белая Волхва.

- Она мне сказала - не бойся. В Семгалене, в Северной Топи, Грёзу свою найдёшь.

- Ты нашла свою Грёзу, Илария.

- Но мне нужен лишь исповедник!

Шаман молчит, покачивая головой. Потом говорит, улыбаясь:

- Скоро, Илария, скоро. Исповедник уже в пути. Он будет тут со дня на день. Я говорю.

- Я дождусь, отче. Дождусь, - отвечает она еле слышно.

Шаман уходит. Две гончие Аннвинн лежат у порога и глядят на неё глазами праотцев.

Асмень - Гость

Плотина у двух водяных мельниц была едва ли не самым гиблым местом в Асмени. Река Немирка несла свои воды вдоль городских скотобоен, бань, мясных и рыбных рынков, ночлежных домов, кожевенных мастерских и винокурен, вбирая в себя всю грязь и нечистоты большого города - одного из самых крупных в провинции. Всё это непотребство оседало на дне рукотворной запруды, разлагаясь и отравляя миазмами близлежащие кварталы. Вода в запруде была сернисто-мутной, как в омутах Преисподней, а у самой плотины нечистые потоки завихрялись в бурлящие водовороты, закипая буроватой пеной.

В ту позднюю осень вода в запруде отсутствовала. На плотине велись ремонтные работы, и градоначальником велено было воду до времени спустить. Оголённое русло вид имело удручающий. Дно реки было скрыто под толстым слоем коричневого ила и пирамидами отбросов, сизых ракушек и гниющих водорослей. Среди лужиц застоявшейся воды пучилась туша утонувшей то ли коровы, то ли лошади. От русла реки тянуло затхлой сыростью, как из погреба.

На набережной, облокотившись о парапет, стоял относительно молодой ещё человек в сером пальто, перешитом из солдатской шинели, и посеревшем вязаном шарфе, обёрнутом вокруг шеи. В сгущающихся сумерках его понурую фигуру можно было принять за привидение - неупокоенную душу какого-нибудь поэта-неудачника или несчастливого влюблённого, закончившего свои дни в мутных водах Немирки и обречённого вечно бродить по её болотистым берегам. Впрочем, папироса-самокрутка, что тлела и дымилась в его пальцах, однозначно указывала на принадлежность к роду людей, а не призраков. Да и не те сейчас обстоятельства, чтобы бросаться в омут головой. Сказать по правде, он задумывался о таком исходе, причём не раз, но - ещё не время. А вот парочку-другую мерзавцев он бы сейчас притопил, своими руками. Вполне определённых мерзавцев. Он знает их всех по именам. "Будь он неладен!.." - процедил сквозь зубы молодой человек и поднёс самокрутку к губам. Сделав медленную, глубокую затяжку, он на пару секунд задержал дым в лёгких. Выдохнул. Дымок самокрутки был смолисто-пряный. Огонёк самокрутки помаргивал в промозглой тьме, словно чёртово око.

За рекой на центральной улице один за другим зажигались фонари. На мосту над плотиной грохотали конные повозки и самоходные экипажи, по тротуару вдоль кованой ограды чинно прохаживались горожане. Все как один разодетые и расфранченные, идут с важным видом, будто на коронацию нового императора... Или на его же похороны... В последнее время народ в провинции веселится безудержно и с каким-то надрывом, будто каждый раз - последний. Новости способствуют. Молниеносная война, которая длилась всего сутки, закончилась перемирием - позорным для Дуумвирата и триумфальным для Августы. Спорные территории отошли к Ромейской Империи. Но затишье было недолгим. Дуумвират просто собирался с силами. Точнее, с мыслями. Король Антраума - в Дуумвирате он всем заправляет - долго раскачивался, и наконец принял решение. И теперь воздушные корабли Дуумвирата громят приграничные города Ромеи. Города Северной Провинции, чтоб быть точным. Войска Августы отступают, оставляя за собой целые мили выжженной земли. Обычная тактика - ни себе, ни врагу. С северо-запада вглубь Империи идут вагоны с беженцами. По Вещателю об этом не говорят, но всем известно - слухами земля полнится, - что по тем вагонам начала гулять морова язва. Беженцев везут в грязи и скученности, врачей и санитарных надзирателей на всех не хватает, и вот результат. Многие умирают в дороге, их хоронят в неглубоких могилах вдоль рельсов. Тела умерших не сжигают и не забрасывают известью, как полагается, а это значит, что зараза ползёт дальше... Впрочем, Севаст говорит, что к весне всё закончится. Договорённость уже есть. Вариант, который устроит всех. Ромейская Империя никогда ещё не воевала с Эвероном и Антраумом. Дуумвират тоже не желает портить отношения с Советом Смотрителей. А если в Цитадели окопались негодяи и безумцы, значит, их нужно подвинуть. И Северная Провинция как разменная монета...