Богорождённый

Не отрывая глаз от складок на шее существа, Герак медленно сменил позицию. Под ногой хрустнула ветка. Существо вздёрнуло голову, здоровенные ноздри раздулись, когда оно попробовало воздух. Герак застыл в неудобной позе, мышцы голени сразу же протестующе заныли. Пот струился по коже. Он по–прежнему не мог нормально выстрелить. Похоже, ему придётся снова пойти на риск и сменить позицию.

Тварь зарычала, глубоким мокрым звуком. От подозрительного, расчетливого тона этого рыка у Герака волосы встали дыбом. В лучшем случае у него будет один выстрел. Он целился вдоль древка стрелы, ожидая, пока существо не займёт нужную позицию.

Оно держало голову склонённой, длинные волосы рассыпались по бокам. Оно прислушивалось. Оно переместило вес с одной ноги на другую, ступни глубоко погружались в мягкую почву.

Единственный громкий хлопок справа — сырое дерево в далёком костре Герака — заставил тварь фыркнуть, а Герака вздрогнуть. Существо заревело и бросилось в направлении разбитого Гераком лагеря, оставляя глубокие следы на земле.

Герак не стал медлить. В тот самый миг, когда существо растворилось в ночи, он спрыгнул с дерева, сжимая лук, и побежал в противоположном от лагеря направлении, пока не достиг естественного рва. Он скользнул туда, пропитав одежду грязью и органической вонью — это поможет замаскировать его запах — и замер без движения. Рёв существа разнёсся над всей равниной. Дождь искр поднялся с того места, где находился лагерь Герака. В слабом свете гаснущих углей бесновался силуэт существа. Оно уничтожало стоянку. Он выругался, подумав о потеряных вещах, о талисмане Элли, оставшемся в кармане плаща.

Тварь какое–то время ещё побушевала, а затем равнина снова затихла. Для надёжности Герак подождал ещё полчаса, дрожа от холода. Всё было тихо. Он вылез их канавы и на корточках побежал к лагерю.

Единственное, что его там интересовало — оберег Элли.

* * *

Бреннус стоял в дверях своей палаты для прорицаний. В центре помещения висел потемневший серебрянный куб в два шага высотой. Вокруг куба тонкими полосами вились тени. Слабый свет Слёз Селун, рассеявшись в сумрачном воздухе Саккорса, слабо сиял сквозь купол крыши из стеклостали.

Его гомункулы, крошечные конструкты–близнецы, созданные из мёртвой плоти и собственной крови Бреннуса, спустились по мании с их обычного места на его плечах и бросились в комнату. Они по очереди ставили друг другу подножки, перескакивали один через другого на бегу — хаотичный клубок из толстой серой кожи, тоненьких конечностей, высоких голосков и яростных визгов.

Улыбаясь, Бреннус пошёл следом за ними, пока не оказался перед кубом. В руках он сжимал платиновое ожерелье своей мёртвой матери. Он нашёл его сто лет назад, и с тех пор был одержим разгадкой тайны ожерелья. Призрак матери преследовал его в мыслях, её голос снова и снова повторял ему одно и то же.

Отомсти за меня.

Снова и снова за эту сотню лет он возвращался к своему прорицательному кубу, к своей магии, пытаясь отыскать способ, любой способ, заставить своего брата Ривалена заплатить за убийство их матери. Но все его попытки заканчивались ничем. Ривален был слишком могущественным, чтобы Бреннус мог ему противостоять.

Бреннус узнал некоторые намёки на план Маска обмануть Шар — и всё, что могло навредить Шар, также вредило и Ривалену — но намёки оставались всего лишь намёками. Он не видел целого. Долгое время он считал, что какую–то роль в этом плане должен сыграть сын Эревиса Кейла и Варры, но тот, похоже, просто исчез из Мультивселенной. Бренус видел, как беременная мальчиком Варра исчезает с лесного луга, и впоследствии больше не смог её разыскать. С тех пор прошло сто лет. К этому времени и Варра, и ребёнок должны быть мертвы. Он считал, что всё это может быть как–то связано с загадочным аббатством Розы, храмом Амонатора, предположительно скрытым где–то в Грозовых вершинах. В конце концов, Эревис Кейл сражался в союзе с последователями Амонатора в битве у Саккорса. Но у Бреннуса не получилось найти в Грозовых вершинах ни одного храма, и сейчас он считал, что аббатство Розы может быть всего лишь мифом.

Поэтому ему оставалось лишь следить по привычке за братом, выжидая, пока предоставится возможность, миг уязвимости, который, подозревал он, не наступит никогда.

— Будем смотреть? — спросили его гомункулы в два голоса.

— Да.

Гомункулы взвизгнули от радости и забрались по его плащу, их крохотные коготки цеплялись за волшебную ткань, но не наносили ей вреда. Они заняли своё обычное положение на каждом его плече, подпирая с двух сторон голову

— Покажи, покажи, — заканючили они.

Бреннус положил ладонь на гладкую, прохладную поверхность прорицательного куба и прошептал слова заклинания. Пятна черноты на кубе начали медленно кружиться. Неожиданно серебряная поверхность приобрела объём, глубину. Вихри черноты сложились в узнаваемые фигуры.

— Тёмный город, — прошептали гомункулы.

— Ордулин, — ответил Бреннус. — Но это уже давно не город.

На картах он назывался Вихрем, и даже лорды шейдов не осмеливались ступить туда. Кроме одного.

Куб демонстрировал Ордулин с высоты птичьего полёта. В тёмном, пронизанном миазмами воздухе разрушенного города всё казалось блеклым, рассеянным, туманными красками сюрреалистической картины. Некогда величественные здания лежали грудами обломков — сломаные кости сломанного города. Полосы зелёных молний время от времени рассекали небо, кошмарные вены, которые окрашивали руины в зеленоватый оттенок. В воздухе лоскутами воплощённого мрака появлялись и исчезали тени.

Среди блеклых руин было полно нежити; призраков, живых теней, привидений, духов, тысяч и тысяч, мерцание их глаз было похоже на целое небо губительных звёзд. Дыра в центре вихря — дыра, созданная его братом и богиней брата, Шар, когда они выпустили на Сембию Бурю Теней — притягивала нежить, как мёртвое тело притягивает мух. Ордулин был кладбищем, призраком прошлого, которым правил брат Бреннуса — убийца их матери.

Бреннус поднял руку и прочитал слова, укрепляющие ритуал. Гомункулы повторили его жест, бормоча бессмысленные формулы.

Перспектива на поверхности куба изменилась, и магический глаз прорицания полетел к потрескавшейся земле, проник сквозь разбитый камень и расколотое дерево, и остановился в центре руин, на краю того, что когда–то было большой открытой площадью. Куски разрушенных статуй и неровные блоки рухнувшей крепости были разбросаны по растрескавшейся мостовой — монументы разрушения.

В воздухе в центре площади висела дыра размером с щит, бесцветный провал в реальности, который вёл в… ничто, в пустоту столь бездонную, что Бреннусу становилось дурно, стоило заглянуть туда дольше, чем на мгновение. Гомункулы завизжали и крепко прижали к глазам складки его плаща. Казалось, пустота медленно кружится, но Бреннус никогда не мог сказать наверняка. Что он мог сказать точно, так это то, что дыра представляла собой конец всему. Он заметил, что со временем она растёт, по крохе каждый год, пасть, которой Шар в конце концов проглотит мир. Он ненавидел её, ненавидел Шар, ненавидел брата, который был её ночным провидцем, её Избранным, и к тому же — полубогом.

Ривален сидел на краю дыры, на потрескавшейся поверхности некогда огромной статуи. Он неподвижно смотрел в водоворот, положив руки на колени. Как всегда, Бреннусу стало интересно, о чём думает Ривален, глядя на совершённое им, на посеянное им семя апокалипсиса. Был он рад? Сожалел? Принадлежали ли его мысли вообще человеку?

Плащ Ривалена и его длинные тёмные волосы развевались на ветру. Тени длинными щупальцами струились с него. Он смотрел на дыру, как будто видел что–то внутри, как будто чего–то от неё хотел.

— Ночной провидец, — сказали гомункулы, закрыв лица своими когтистыми лапами.

Бреннус промолчал, и просто долго смотрел на своего брата. Он уже не преследовал никакой цели, кроме как подпитать свою ненависть и напомнить себе о матери. Он разжал стиснутые на ожерелье пальцы.