Слуга Смерти

Прибыв на место, он обнаружил все, что прилагается в таких случаях к телу — жандармов и десяток рыдающих родственников. Даже будучи нетрезв, Данциг сохранил свое умение на обычном уровне — подняв старушку, он быстро выяснил причину смерти, которая оказалась для него неожиданна. Это было отравление, то ли мышьяком, то ли чем-то еще, причем — память ее была не повреждена и читалась, как открытая книга. Рихард выяснил, что отраву подсыпал, скорее всего, ее зять. Именно он в последний раз предложил покойной кружку чая, и именно он невзначай проведал ее среди ночи. Владей Данциг собой в полной мере, дело закончилось бы так, как обычно заканчиваются такого рода дела — зять в тот же день оказался бы в кандалах. Но хмель подсказал ему чудную штуку, которую магильер не промедлил совершить. Как он впоследствии рассказывал, в тот момент этот фокус показался ему жутко остроумным, да он и знать не мог о последствиях.

Как бы то ни было, Данциг внезапно изменился в лице, приложил ухо к давно окоченевшей груди и воскликнул: «Да ведь она жива!». Тело к тому моменту было холодно, как камень, и местами покрыто свежими трупными пятнами, но такого рода шутки от тоттмейстера не ожидали, и дом наполнился удивленными и радостными криками родственников. Больше всех рад был зять, но радость его была странного свойства: руки его подрагивали, а лицо сильно вспотело. Данциг не остановился на этом. Внезапно закряхтев, старушка стала приподниматься. Она открыла мутные глаза, которые уже ничего не видели, и вдруг посмотрела на зятя. Тронутые синевой губы разошлись. «Это ты! — закричала она хрипло, указывая на белого, как глина, зятя скрюченным пальцем. — Ты убил меня!..» Шутка закончилась внезапно — у того не выдержало сердце.

На следующий день об этом знал уже весь город. Поздно протрезвевший Данциг, проклиная свою шутку, получил заслуженное взыскание сразу по двум ведомствам — господин оберст-тоттмейстер, глава Ордена, приказал понизить его в звании до тоттмейстера первой категории и в дальнейшем иного звания не давать, даже несмотря на беспорочную службу, а господин полицай-гауптман Виктор фон Хаккль перевел его из тодверхореров в мертвецкую — допрашивать полусгнившие и мумифицированные трупы, которые стаскивали со всех концов города.

С тех пор Рихард осунулся, утратил былую осанку, но приобрел две черты — умение острить достаточно часто и специфически, и умение регулярно напиваться, используя для этого любой городской трактир. Кое-кто поговаривал, что эти две черты, соединившись, дали дикий результат — мол, когда Данциг пьет, по всему трактиру водят хороводы мертвые тараканы, а на леднике рычат и хрюкают свиные головы. Однако достоверность таких историй была невысока, и лично я за Данцигом ничего подобного не замечал, полагая это скорее глупыми слухами и клеветой.

— Удачной беседы, Шутник, — бросил Рихард вслед. — Если господин попадется неразговорчивый, зови меня, у меня по их части опыт значительный.

Я поблагодарил, хотя и знал, что услугой этой не воспользуюсь. Моего «господина» не разговорят и сорок тоттмейстеров за неделю, ведь нельзя разговорить того, кто превратился в пустую оболочку, служившую ранее футляром для разума. Кости, подсыхающая кровь, требуха — все это никчемный сор, если нет главного.

«Тогда чего идешь? — спросил я сам себя. — Если знаешь, что ничего не отыщешь? Может, прав был Макс, может, это и в самом деле надежда, рожденная отчаяньем и безысходностью? Как глупо!»

— Почему он назвал вас шутником? — спросил Петер, прервав ход моих, не слишком-то веселых мыслей. Тем не менее я не был ему благодарен. Дурное воспитание и неуважение к взрослым — не те черты, которые я ценил в молодежи.

— Неважно. Поменьше болтай.

— Хорошо, господин тоттмейстер, — он действительно замолчал.

Стоило войти внутрь, как пахнуло характерным для этих мест запахом — чем-то удушливо кисловатым, резким и подгнившим. Точно перед лицом хлопнуло тронутое некрозом огромное плотное крыло мертвой птицы. Этот запах не душил, он пробирался внутрь, собирался где-то в глубине легких и оставался там мутной застойной жижей, от которой возникало скорое желание вывернуть наизнанку желудок. Запах навевал мысли о нелицеприятном — о каких-нибудь полуразложившихся трупах, слизкими бурыми бурдюками возлегающих на столах, о едких растворах и отвратительного вида инструментах, но я в очередной раз уверился в том, насколько этому запаху не отвечала окружающая обстановка. Все было чисто, ухожено, стекло сияло, медные ручки точно начищали ежечасно, даже мебель была относительно новой и приличной.

— Господин тоттмейстер? — дежурный внимательный юноша с аккуратными усиками вежливо склонил голову. Он ничуть не удивился, да и не странно — это было единственное место в городе, где появление тоттмейстера не вызывало ни у кого удивления.

— Курт Корф. Мне нужно тело. Найдено третьего дня на Стромштрассе, — добавлять не было нужды, не так уж часто в том районе случались удачные находки такого рода, но я все же закончил. — Мужчина, размозжена голова и колотые раны, имя неизвестно.

Дежурный кивнул и склонился над книгой, которую можно было бы принять за огромный гроссбух: страницы ее были исписаны аккуратным и убористым почерком, ровным, как в гимназических прописях. Несколько секунд он шевелил губами, а его палец медленно опускался по странице.

— Нашел, господин тоттмейстер. Неизвестный, Стромштрассе, голова… Он…

— Какая комната?

— Простите. Боюсь, вы не сможете его допросить.

— Извольте сказать комнату, — холодно отчеканил я. — Допрос — мое дело, а вовсе не ваше. Извольте заниматься своей работой, а беседы с покойниками оставьте мне!

— Простите, — он оторвался от книги. — Вы не так меня поняли, господин тоттмейстер. Тело номер семьдесят два-пятнадцать от мая сего года уже уничтожено.

— Что?

— Кремировано. Еще ночью, судя по записи. Боюсь, от него не осталось ничего, золу мы обычно ссыпаем в общую яму и…

— Но он умер два дня назад!

— Это верно.

— Он должен был лежать еще три дня!

— Приказ Ордена, — дежурный не стал уточнять, какого Ордена, но это и не требовалось — во всей Империи лишь один Орден имел право определять судьбу покойников. — Видимо, поступил еще вчера. Прошу извинить.

Я отошел от его стола; сзади уже напирали следующие: кто-то искал останки сгоревших при вчерашнем пожаре, какой-то жандарм стучал кулаком по столешнице и требовал предъявить ему висельника, привезенного из Мунде тремя днями ранее, и угрожал рапортом, за ним кто-то искал своего родственника, сломавшего шею на лестнице…

Орден?.. Но почему? Разве… Глупости какие. Орден действительно иногда приказывал сжечь тело до наступления положенного срока, но обычно к тому были причины — например, покойник умер от холеры или тифа, или же его присутствие в этом мире было необязательным в связи с поимкой убийцы. Но убийца не пойман! Кому могло прийти в голову уничтожать тело?

«Это резонно, — опять сказал я самому себе, мой внутренний „я“ иногда умел быть более рассудительным и хладнокровным, чем внешний. — Кто-то из тоттмейстеров здраво рассудил, что от мертвеца без головы толку немного, разве что держать его для разведения опарышей на рыбалку. Ты просто опоздал, только и всего».

Это было неприятно, но справедливо. Петер молча стоял рядом, не решаясь задать вопрос. Впрочем, сейчас ему, кажется, было не до вопросов — сам он был бледен, смотрел в пол и чувствовал себя определенно неудобно. В первый раз здешний запах и в самом деле способен довести до обморока.

— Эй! Извините, — я вернулся к столу дежурного. При моем появлении очередь проворно уступила мне место, позабыв и про срочно нужного родственника со сломанной шеей, и про висельника из Мунде. — Тело вскрывали?

— Конечно, господин тоттмейстер. Смерть насильственная, по порядку нужно…

— Тогда дайте мне прозектора. И быстрее. Того, кто вскрывал тело.

— Одну минуту.

Если дежурному и потребовалось больше, чем одна минута, то не намного. Прозектором оказался невысокий бритый господин в очках и старомодном костюме, на меня он взглянул без всякого удивления. Лицо его было мне незнакомо, но в этом не было ничего удивительного.