Слуга Смерти

Вышло все глупо, как всегда и выходит. Мы с компанией однополчан собрались провернуть партию в одном трактире в Бергамо. Трактир был захудалый, но к тому моменту в карманах чаще звенели неровные медяки, чем полновесные кроны имперской чеканки. Туда же часом позже зашли двое вассермейстеров. Положение было неудобное, поскольку даже в лучшие времена дружбы между нами и «водяными» или «утопленниками», как мы их часто промеж себя называли, не бывало. В городе же мы, соблюдая остаточное благоразумие, разделили все трактиры, игральные залы и даже улицы с тем, чтобы такие встречи возникали пореже. Так как их итоги слишком часто бывали предсказуемыми — и не в нашу пользу.

Часто, описывая вассермейстеров, авторы, не знакомые с их Орденом, грешат против истины, больше полагаясь на интуицию и свои представления о хозяевах водной стихии, чем на реальное положение вещей. Так, я сам неоднократно читал в романах даже уважаемых мною авторов о том, что вассермейстеры приземисты и медлительны, а фигура их имеет несколько разбухший силуэт, придавая им сходство с кувшином или же бурдюком. Также читал я о том, что кожа у них неприятного синюшного цвета, а волосы легки и бесцветны, как высохшие водоросли.

С вассермейстерами встречаться мне доводилось не часто — их полем боя был Рейн, несущий свои тяжелые воды далеко отсюда, Средиземное и Балтийское моря да многочисленные реки и озера, которыми богата земля империи. Твердая земля — не их стихия, им нужна вода — чтобы поднимать ее исполинскими валами, способными перетереть в крошево даже линейный корабль, швырять острыми клиньями, секущими с равной легкостью и борта корветов, и тела на их палубах, метать водные брызги, каждая капля которых пробивает тяжелую кирасу легче, чем мушкетная пуля.

Так вот, все виденные мной вассермейстеры были статными и подтянутыми, не было у них ни синюшной кожи, ни, тем более, бесцветных волос. Единственное, что выдавало их принадлежность — герб Ордена с изображением водопада, похожего на греческую лямбду, и, пожалуй, глаза. Глаза были особенного свойства и ничуть не водянистые, как можно было бы предположить. Если бы мне пришлось искать подходящее сравнение, я сравнил бы их с камнями на дне быстрого ледяного горного ручья. Такой камень кажется небольшим и блестящим, пока не вынешь его. Пока не опустишь руку в обжигающе холодную воду, которая стискивает пальцы стальной хваткой и теребит тысячами ледяных зубов. И камень такой оказывается не плоским и блестящим, он тяжел и обточен течением со всех сторон, а когда высыхает, делается шершавым и почти черным. Глаза у вассермейстеров именно такие — как блестящие камни в ледяном кристально чистом ручье — камни, которые на самом деле не те, чем кажутся.

Вассермейстеров было двое, и забрели они в тот трактир случайно: денег в их карманах было не больше, чем в наших. Поначалу все шло если и не гладко, то, по крайней мере, я не ощущал приближения беды — того особенного чувства, от которого сами собой сжимаются зубы и отчаянно ноет в затылке. Мы сухо поздоровались и вернулись к прерванной партии, вассермейстеры же, тоже не стремясь к конфронтации, спросили у хозяина винную карту.

Все могло выйти без жертв, если бы с нами не было Максимилиана Майера, человека, которого я вскоре узнаю гораздо лучше. И, возможно, не единожды успею об этом пожалеть.

Вассермейстеры заказали вина, но объявленная трактирщиком цена показалась им чрезмерной. С ледяным спокойствием — слово «ледяной» приобретает особенный смысл, когда речь идет о вассермейстерах — они сообщили, что в такую цену вино, подаваемое здесь, оценить не могут. Им оставалось только откланяться, когда Макс продемонстрировал свое умение уязвлять самую верную точку.

— А на что им вино? — спросил он у нас, но так нарочито громко и таким тоном, что настоящие адресаты его слов были очевидны. — Виноград на них переводить… Пусть воду хлещут, колодец вон за домом…

Вассермейстеры остались спокойны и тогда. Один из них подошел к нашему столу и, глядя немигающими глазами на Макса, предложил ему взять свои слова назад. Вряд ли Макс поступил бы так даже на трезвую голову, тогда же он был возбужден, красен от ударившей в голову крови и предчувствия схватки. Или же это огонь в его груди норовил выбраться наружу, требуя новой пищи. Так или иначе, он отказал вассермейстеру в весьма неучтивых выражениях, и тот, не теряя спокойствия, объявил вызов согласно принятым тогда правилам. Двое дуэлянтов, два секунданта, два пистолета — эту арифметику мы опробовали в достаточной мере, чтобы знать ее итог. Секундантом посчитавшего себя оскорбленным магильера стал его приятель, Макс же, оглянувшись на нас, отчего-то предложил эту роль мне. Впоследствии он так и не мог сказать, отчего, ссылаясь на то, что это решение было интуитивным и безосновательным.

Я не возражал, хотя в той ситуация моя роль секунданта была скорее синекурой, а главной заботой было схоронить тело Макса где-нибудь в густом ельнике, с тем чтобы впоследствии доложить господину оберсту о трагической смерти его верного тоттмейстера — например, в когтях медведя. Дуэли были категорически запрещены, так что секундантам подчас приходилось проявлять немалую изобретательность.

Сам Макс стрелял прилично, хотя за меткого стрелка не слыл. Мог положить две пули в карту с двадцати шагов, но не более того. Противником же его, как мы узнали немногим позже, оказался Герман Йерг, не только опытнейший магильер, прошедший французскую и несколько других кампаний, но и, к несчастью Макса, первый стрелок своего полка, способный сбить летящего голубя с сорока шагов навскидку. Дуэль с ним оставляла шансов не больше, чем попытка застрелиться, — и слава Йерга была тому примером. Тот, хоть и не был бретером, за время службы успел оставить за собой список из пятнадцати фамилий.

Однако Макс не был похож на человека, убитого горем. Он потребовал продолжить партию, не помню, чем закончившуюся, затем заказал полдюжины мозельского и настоял на кутеже почти до утра. На рассвете у нас слипались глаза, поэтому немногие видели, как Макс, прокравшись незамеченным из-за стола, сунул за пояс пистолеты, проверил кацбальгер и куда-то исчез. В тот момент я предположил, что господин тоттмейстер Максимилиан Майер, верно оценив исход поединка, предпочел покинуть нас на неопределенное время. Мне было сложно осуждать его за такое решение, поскольку я не был уверен, что не поступил бы так же.

Однако часа через два Макс объявился — в перепачканном мундире, немного осунувшийся, с разряженными пистолетами, но по-прежнему жизнерадостный и не знающий страха. Вероятно, он упражнялся в стрельбе где-то поодаль. Тогда я предположил, что это воздействие вина, и, улучив момент, поинтересовался его планами. Мне казалось, что в такой ситуации даже крепкий духом человек будет подавлен и, как минимум, озабочен своим будущим. Макс был не таким. Взглянув на меня абсолютно трезвым взглядом, он сказал:

— Не переживайте, Корф, я полагаю, что все закончится быстро и к нашему удовольствию. Кстати, у вас не найдется десяти крон? Кажется, сволочь трактирщик обсчитал нас немного…

В условленное время мы находились на месте — это была небольшая поляна посреди леса, уже снискавшая определенную известность. Стволы деревьев в округе носили характерные следы того, что встречи здесь происходили достаточно часто. Мне уже приходилось здесь бывать в роли секунданта, поэтому я знал порядок. Сперва жребий, потом дуэлянты становятся на расстоянии двадцати пяти шагов и стреляют по очереди. На такой дистанции у Макса был шанс, выпади ему стрелять первым, но Йерг на том же расстоянии пробил бы любую пуговицу на выбор на мундире Майера. Макс был по-прежнему спокоен, даже насвистывал себе под нос какую-то легкомысленную оперетку. Вассермейстеры не были этим смущены, но они вряд ли вообще умели смущаться, так что к тому моменту, как была объявлена жеребьевка, неуютно себя чувствовал только я.

Врожденная удача Макса, не позволившая ему остаться на поле боя и спасавшая ему жизнь не один раз, сказалась и здесь — ему выпало право стрелять первым. Я облегченно вздохнул, но рано — едва прицелившись, Макс выстрелил, беззаботно, как будто у него в запасе было еще по крайней мере пять пистолетов. Пуля сухо щелкнула, выбив древесную пыль из коры, Йерг даже не вздрогнул.