Песнь о наместнике Лита. Тревожное время (СИ)

Перебрав в голове всевозможные варианты спасения стремительно уменьшавшегося количества своей провизии, Ричард выбрал самое безобидное.

- Уйди! - строго велел он.

Крыса не послушалась.

Оглядевшись, юноша взял толстенную Книгу Ожидания, которой все равно не пользовался, и попытался осторожно спихнуть нахалку на пол уголком, однако та просто передвинулась, доела ломоть и с радостным хрустом надкусила второй - и последний.

- Экая ты голодная, - вздохнул Ричард. - Но я тоже голоден, знаешь ли. Не хочешь решить все мирным путем?

Крыса не хотела решать вообще ничего, она голодала явно больше Дикона, поэтому попытка призвать ее к совести с треском провалилась, а когда он, вздохнув, применил силу и надавил на книгу, чтобы животное окончательно поняло его намерение, крыса изрядно обиделась. Подскочив вверх, серо-бурая тварь сделала потрясающий пируэт и вцепилась острыми зубками в руку обидчика, вздумавшего оставить ее голодной. Ричард же от неожиданности заорал, метнулся в сторону, попытавшись шарахнуть повисшую на руке крысу об стену, но вместо этого ударил и без того болевшую руку, заорал вновь, и уже потом кое-как отцепил хвостатую гадину руки - пришлось силой разжимать ей зубы. Бросить сбесившееся животное куда-то на пол - не самая важная задача, но теперь к голоду прибавилась и двойная боль. На ладони и на тыльной стороне остались кровавые отпечатки крысиных зубов, а костяшки пальцев ломило от удара так, словно он их сломал. Но нет, ушиб скоро должен пройти, а вот укус...

После смерти герцога Эгмонта его дети оказались предоставлены сами себе - мать отдалилась от них и занялась религиозным воспитанием примерно через год, как раз когда уехали докучливые рыжие Манрики, а Нэн тяжко захворала. В монашки, что ли, готовила сестер? Ричард не мог знать всех материнских мотивов, но отлично помнил, что весь этот год был для сестер родителями, нянькой, иногда лекарем, лучшим другом и просто братом. Стараниями наладом дышащей Нэн ему не приходилось следить за насморком Дейдри, за частыми приступами надорского недуга у Эдит, но вот с мелкими травмами у Айрис, уже тогда любопытной и лезущей, куда не надо, возни оказалось немало. Останавливать идущую из носа кровь, забинтовывать глубокие порезы, и прочие мелочи, но к счастью Айрис никто не кусал, умная девочка не связывалась с крысами.

А ее не слишком умный брат связался.

Обведя полутемную комнатушку озадаченным взглядом, Дикон печально засмеялся. Ему так и представилось содержание письма, которое он в скорости отправит любимой сестрице:

«Здравствуй, дорогая Айрис! У меня все хорошо и замечательно, только меня взял в оруженосцы Первый маршал и, судя по всему, я скоро потеряю руку. А так все хорошо и я в порядке, правда-правда!»

Потом Ричард догадался представить реакцию матери на известие о том, чьим оруженосцем он стал. Стало еще веселее и одновременно появилось огромное желание повыть на полную луну за окном, как волки из надорского леса и из няниных страшных сказок. Однако, чтобы дожить до реакции матери и сестры на такие замечательные известия, следовало перенести мучительную боль в укушенной руке. Поэтому, чтобы не терять конечность, неплохо бы как-нибудь ее обработать, а лекарей в Лаик, естественно нет. Да и слуги сейчас не услышат, уже ушли спать и видят четвертый сон, как и остальные обитатели старого поместья, один унар Ричард занимается глупостями. Судорожно вздохнув, юноша взял за неимением лучшего ножик для заточки перьев, раскалил в огне лампадки, прижал плоской стороной к месту укуса и заорал.

- Аааааыыыыы!

Легче не стало. Едва отступила боль, пришлось повторить процедуру с другим пронзенным крысиными зубами участком кожи, снова взвыть и прислушаться. Никаких шагов, и вообще ни звука. Дом не любит ходящих по ночам - так сказал слуга в его первую ночь здесь, а как он относится к вопящим в ночи?

- Ыыыыы... - с губ северянина сорвался уже не крик, а жалобный стон.

Боль, как назло, и не думала отступать, а только усилилась, заставив герцога расплакаться. Он ненавидел несправедливость этого мира: еще вчера ты общаешься с Кэналлийским Вороном, вынуждая его обращаться к тебе, как к равному, а уже сегодня немилосердная жизнь с размаху швыряет тебя в какую-нибудь глубокую яму, где можно бесконечно лежать, шмыгая разбитым носом и зализывая раны.

Поразмыслив, превозмогая лютую боль, Ричард решил, что это происки Абвения Лита, не дающего ему задирать нос слишком высоко. И что наверное это справедливо и заслуженно, только как бы на самом деле без руки не остаться, хорошо, что завтра Фабианов день, а уж в доме Алвы лекари-то найдутся.

Пока юноша занимался развитием собственных голосовых связок, крыса куда-то шустро ретировалась, предоставив последний погрызенный кусочек хлеба его законному владельцу, но аппетит уже пропал. И Ричард со вздохом сел на кровать, пригорюнился, представил, что завтра скажет Рокэ Алва и как вернет своему оруженосцу долг по насмешкам сполна.

Время незаметно текло вперед, унося с собой последние часы пребывания в Лаик, и Ричард, лежа на своей постели, будучи одетым, громко напевал слова из когда-то давно услышанной в Надоре песни, надеясь тем самым облегчить боль или хотя бы забыть о ней на несколько минут. На глаза неизбежно наворачивались слезы, только юноша очень старался.

Я так любил тебя тогда...

Любил тебя я всей душою,

Сгорал от страсти и стыда,

Рыдал от ревности, не скрою...

Замолчав ненадолго, Ричард прислушался к ночной тишине: не начнет ли кто-нибудь колотить в стену незадачливому певцу? Только повсюду сохранялось прежнее томительное молчание, видимо, за каменными стенами соседи ничего не слышали - или слишком крепко спали.

О, если б тронута мольбою,

Ты мне призналась с первых дней,

Что это было лишь игрою,

Я б избежал твоих сетей.

Какие менестрели исполняли эту песню раньше, и как о ней стало известно в надорском замке, Ричард не знал, однако, слушая, как ее исполняли дуэтом мужчина и женщина, сделал вывод, что и менестрелей было двое. Тогда еще, будучи девятилетним мальчиком, он решил, что не станет любить никого без отдачи, поскольку это лишено здравого смысла. Однако песенка была простая, особенно ее мужская часть, и потому сейчас оказалась как нельзя кстати, благодаря ей, юноша смог отвлечься от боли и немного подремать.

Утром вставать не хватало сил, Ричард заставил себя с трудом, два раза умылся ледяной водой из таза и со смехом вспомнил все свои прошлые горести, а потом вспомнил о настоящей. Руку уже не жгло, но место укуса продолжало ныть, что здорово осложняло жизнь. И все-таки сегодня он переедет подальше от самодовольства и самодурства Арамоны, в особняк Рокэ Алвы, где все просто не может не быть хорошо.

Хорошо, что вечером он не раздевался.

Стараясь держаться молодцом, Ричард покинул комнатушку и в коридоре налетел на мирно шагающего Эстебана.

- О, Окделл! - обрадовался тот. - Ну как боевое настроение?

- Как бы тебе сказать, - поморщился Дик, - чтобы не очень сильно ругаться.

Оценив его руку, Колиньяр громко присвистнул.

- Ого... Тебе надо к лекарю.

- И где он? - спросил юноша с плохо скрытой безнадежностью.

- Не здесь. Но ты не переживай, Алва должен помочь. Я бы и сам помог, но нечем. А кто куснул-то?

- Крыса, - кратко ответил Ричард, прикидывая, насколько теперь возможно остаться без кисти руки.

- Это та, с которой ты меня собирался познакомить? - нервно хихикнул друг.

- Да, - теперь в голосе Ричарда сосредоточилась вся надорская безысходность. - Ладно. Пошли есть.

Глава 18. Трудный выбор

В день святого Фабиана Ричард Окделл держался на редкость внимательно и осторожно, стоя на вымощенный черными и белыми плитами площади, стараясь при этом смотреть на окружающих, чтобы это не нарушало устав, заданный генералом Манриком, который распоряжался церемонией. И как бы лояльно не относился юноша к Лучшим Людям, зная, что Зали - дальние родственники Окделлов, и вообще Штанцлер имеет на Северина свои планы, а Эстебан его лучший друг, но Манрики вряд ли простили Ричарда за отказ выдать замуж сестру. Сам Константин, которому рыжий дед напророчил чуть ли не титул герцога, особенно, но благо в Лаик ограничивался лишь яростными и ненавидящими взглядами в адрес надорца.