Современная история Красной Шапочки (СИ)

— Один раз ты пообещал не врать, а я обещал верить. Ты говорил о сексе без чувств, а я – о любви без секса. Помнишь? Итак, давай вернёмся туда мысленно, на лесную поляну, в точку разрыва. Я тебе нужен? Можно ли обожать меня, лобызать и боготворить, не спуская при этом трусов?

— Но на тебе нет сейчас трусов…

— Радость моя, если я сниму полотенце, то задушу тебя им!

Шапкин пожал плечами и сел у изножья алькова на длинный пуфик. Подскочил, отряхнул попу от впившихся рисинок и снова сел. Поборол порыв положить на бёдра вполне законного супруга ладони, с сожалением констатировал про себя, что брак табуировал секс с более доступными особями его вида, и вообще… со всех сторон виделись как будто одни изъяны, ограничения и запреты.

— Знаю, о чём ты думаешь. Ты устал, я устал. Многие вопросы мне кажутся просто немыслимыми и неуместными. Глупыми. Но раз ты спрашиваешь сейчас, значит, до сих пор не убеждён ни в чём. Значит, тебе и правда нужны ответы. Я горячо поклянусь, что люблю, а ты горько отпарируешь, что я понятия не имею, о чём толкую, поскольку всю жизнь любил себя, а не других. Но будь с нами третейский судья, он бы спросил: «Ксавьер, а откуда тебе-то знать, что ты этого наркомана в чёрной шапке именно любишь?» Нет-нет, молчи, это риторика, дай продолжить. У меня было достаточно времени в плену у Трдата, чтобы обмозговать все имеющиеся правила человеческих отношений, истины, постулаты и тезисы, некоторые – выдвинутые ещё древними эллинами. Что есть любовь, что – дружба, а что – взаимовыгодное партнёрство? Я хочу о тебе заботиться, отстаивать твои интересы в хозяйственных делах и перед родителями, я согласен отдать жизнь за тебя, попав в экстремально опасную ситуацию, где мне не дадут и минуты, чтобы выбрать между твоей и собственной шкурой. И если ты совершишь тяжкое преступление или просто омерзительно и аморально поступишь с кем-то – приди ко мне за помощью, и я стану твоим омерзительно-аморальным соучастником. Спрячем трупы, расчленим и понемногу растворим с помощью едких химреактивов, не напрасно же я мелким часами в хижине у деревенского знахаря ошивался. Так что это? Партнёрство? Может, дружба? Верно, крепкая дружба. Практически братство. «А что же тогда любовь?!» – возмущённо возопишь ты. Любовь… — он всё-таки решился и протянул руку, не прикасаясь к Принцу, она повисла между ними в жесте ожидания пожатия. — Я не хочу жить без тебя. Могу – но не хочу. Это не тупая больная химическая кратковременная страсть, что залепит мне все выводные отверстия в голове, превратив в идиота, пускающего на тебя слюни. Это взвешенное решение, моё хорошо обдуманное и обкатанное желание проводить с тобой сутки напролёт, причём у дневной части суток – преимущество. Потому что я не экстрасенс и не телепат и, когда твои глаза открыты, мне гораздо легче понять, что со мной ты счастлив. Я хочу делиться с тобой всем тем хорошим, что имею, а плохое оставлять себе.

— Нет, — Кси всё-таки приоткрыл полотенце, сверкнув бедром. — Если ты редкий засранец, сволочь и отморозок, я хочу, чтобы это тоже принадлежало мне. И пакостное, и добродетельное. Я же не устраивал делёж внутреннего имущества, решая, что показать тебе, а что зажмотить. Ты получил меня целиком, с короной, землями, болезнями и недостатками.

— Да нет у тебя недостатков! Более правильного мальчика на всём свете не сыскать. Слово «честь» тебе при рождении высекли с обратной стороны лба. Что до болезней… я попросил Джинни вылечить твои генетические, аутоиммунные и вегетативные хвори. Явные, неявные, ещё не открытые, спящие в глубокой инкубации – все.

— Попросил?

— Приказал, хорошо, приказал. В рамках второго бизнес-желания.

— И не просил такого для себя?!

— Нет. И в голову не пришло лечить ещё и себя. Только тебя.

— Но ты сейчас об этом на секундочку пожалел?

— Кси, не старайся подловить. Тогда не пришло — и сейчас не придёт.

— Ладно, — он придвинулся к Ангелу, больше не придерживая полотенце на себе. — Но что же у сексоголика с сексом? Конечно, ты не стал рьяно открещиваться от него в своём признании – ты просто его не упомянул. Неужели стал импотентом? Тебя не возбудит упругая персиковая попа какого-нибудь несовершеннолетнего пажа, который наклонится поцеловать сюзерену руку? Тебя не мучает по утрам стояк? Ты перестал думать о моих торчащих ключицах? Больше не хочешь оттянуть мне трусы сбоку на одно бедро, запустить под них мокрый нетерпеливый язык?

Ангел побледнел, отнял руку и спрятал за спину.

— Нет, ты сволочь…

— Один недостаток у меня нашёлся, прекрасно, — Ксавьер широко улыбнулся и заложил обе свои руки за спину. Лежал нагишом на окончательно смявшемся полотенце и пялился в свод алькова. — Ещё и поразительно похожий на твой.

— Какая новость, да, я хочу трахаться! И я не стану лицемерить, что возбуждение вызываешь только ты! Вокруг были и будут красивые юноши, если их оголить и толкнуть ко мне, я не останусь спокоен – особенно если замечу в их глазах мольбу и похоть. И я вообще привык ходить со стояком в силу возраста и дурости, как-то справляюсь с этим и не жалуюсь.

— Так в чём же причина? Почему я?

— Потому что осознанно я хочу тебя. Наяву. И трахаюсь с тобой даже во сне, не с каким-то сраным пажом, а с тобой. Сплю и вижу. Потому что ты откровенно мучаешь меня собой, не раздеваясь и не кидаясь в объятья. Потому что из-за тебя стояк особенно жёсткий и болезненный. И теперь я привыкаю к боли в паху, а не к наслаждениям, в силу того, что не готов променять секс с тобой на секс с кем-то другим. Я согласен корчиться от боли и ждать, пока ты соизволишь. Доверишься. Покажешь свои проклятые ключицы в расстёгнутом вороте сатиновой рубахи, обратно спрячешь и пройдёшь мимо. Посмеёшься над тем, как закатываются мои глаза и закусываются губы – от спазмов – и дальше займёшься неотложными делами королевства.

— Неправда! — он подскочил, ложась вплотную. Вжался в Ангела, сполна и с удовольствием прочувствовав обжигание пульса в его промежности. — Я не смеюсь. Я менее темпераментный, мне легче контролировать и обуздывать свои желания. А вот ты – совершенно необузданный. И, Будда свидетель, как же мне это нравится, как прёт, как крышу рвёт… — он быстро облизал алые губы Шапкина, заставив их удивлённо приоткрыться. — Энджи, я хочу тебя не реже и не меньше, но моя похоть чаще бьётся в голове, а не между ног. И всякий раз мне нужно, чтобы ты переводил её куда надо. Переводил мою кровь… в более подходящее место. В правильное. Ведь на самом деле я неправильный, я ущербный: я в самом сочном возрасте, когда нужно думать не головой, а яйцами, а я не могу. Что же будет потом, лет в тридцать? Если в пятнадцать ты должен будить меня, тормошить и поджигать собой. Только ты меня и способен воспламенить и сжечь. Безумие в твоих глазах заводит меня больше, чем ласки ртом внизу. И когда ты делаешь меня… возбуждённым, я готов зарыдать – от страха, что следующего раза не будет, что тот наглый паж заинтересует тебя сильнее. Ну вдруг у него кость тоньше, ключицы соблазнительнее выпирают…

— Жареные русалки, пажа ты сам выдумал для примера, и ты идиот, — Ангел сделал сосредоточенное лицо, заново привлекая внимание. Театрально засунул руки ему в воображаемые штаны, оттянул под ними не менее иллюзорные трусы и нарочито медленно закатил глаза, оглаживая и сминая маленькие ягодицы. Прошептал: — Ты самый тонкий и худощавый. Самый белоснежный. Самый нежнокожий и лакомый, вызывающий неконтролируемый аппетит и слюноотделение у всех официально зарегистрированных сексуальных маньяков, насильников и серийных убийц. И не потому, что у меня помутился рассудок от желания засадить тебе или, наоборот, я хладнокровно вешаю лапшу на уши (от всё того же желания крепче засадить тебе), а потому что ты принц. И твои ключицы – главная гордость королевства, его золотой и платиновый стандарт. Мы не в сказке, а в учебнике анатомии, забыл? И ты центральный персонаж, образец для врачей, самая последняя грань между здоровьем и анорексией, твои жизненные показатели – нижний предел, благодаря которому они будут знать, кого лечить и как лечить – когда-нибудь в будущем, с технологиями, превосходящими воображение всех, кроме разве что Джинна.