Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том 2 (ЛП)

— Опулс, — резко бросил он, — оставайся там, где стоишь.

Розана застыла, как рыцарский караул за дверью.

— У тебя за спиной стул, — сказал ликтор. — Возьми его и садись.

Розана послушно села, скромно прикрыв ноги платьем. Стул был низким, и она почувствовала себя ребенком.

— Так-то лучше, — буркнул жрец, успокоено вздохнув.

Если Рухаак избегал прикасаться к провидице, то Микаэль Хассельштейн панически ее боялся. Розана подумала, что, будучи исповедником Императора, Хассельштейн знал много такого, о чем даже под пыткой не осмелился бы поведать никому, кроме своего бога.

— Опулс, — повторил жрец. — Розана, не так ли?

— Да, ликтор.

Хассельштейн встал и, как был, в чулках, начал ходить взад и вперед по комнате. Он двигался по полукругу, в центре которого находилась девушка. Даже не прикасаясь к жрецу, Розана почувствовала, что его обуревает множество забот. Тревожные мысли потрескивали и разлетались, словно искры. Рухаак был прав: ликтору предстояло многое обдумать.

— Дитя, ты уже несколько лет служишь Храму?

Розана кивнула.

— Ты хороший и верный слуга Зигмара. Я слышал о тебе только хвалебные отзывы.

Жрец налил себе бокал отличного эсталнанского шерри. Ему никогда не был свойствен аскетизм. На полу рядом с кушеткой стояло блюдо, на котором лежала остывшая курица с обглоданными ребрами и вывернутыми ногами. Розана вспомнила, что сегодня ей так и не довелось поесть.

Цыпленок жил себе счастливо, клевал зерно, рылся в соломе. Он был любимцем фермерской дочки. Но деревенская девчонка любила его не столь сильно, чтобы забыть о выгоде. Однажды она взяла птичку в руки и свернула ей шею. Перед Розаной часто представали такие видения, повествующие о судьбе животных. Стоит ли удивляться, она стала вегетарианкой.

Хассельштейн остановился, потягивая вино.

В его мыслях господствовала женщина. Розана услышала шорох юбок, почувствовала аромат духов, медленно тающий в воздухе, и прикосновение теплого, податливого тела. Насколько она знала, у Хассельштейна не было официальной любовницы. Провидица отдернула незримые щупальца и представила, что они, как и ее руки, покоятся на коленях.

Хассельштейн сделал еще глоток. Он устал.

— Ты сегодня была в порту?

— Да, отец Волрафф поручил мне помочь стражникам.

— Волрафф? Он человек деятельный. Молодец.

Розане показалось, что ликтор не собирается награждать отца Волраффа за проявленную инициативу. Она не удивилась бы, узнав, что молодого умного клирика внезапно отправили с миссией куда-нибудь за Море Когтей.

— Я пыталась выяснить что-нибудь о Твари.

Хассельштейн осушил бокал.

— Убийца, да. Я слышал о нем.

Розана не могла удержаться. Образы, источаемые Хассельштейном, были слишком сильны, чтобы их игнорировать. В них присутствовал и женский смех, и навязчивый сладкий запах. Ликтор думал не так, как Тило. Мальчик фантазировал о том, как проведет ночь. Хассельштейн не воображал, он вспоминал. Розана увидела тела, прижавшиеся друг к другу в торопливом любовном акте, в котором синяки и кровоточащие ссадины перемежались с ласками и поцелуями. И еще тьму, словно жрец пытался стереть часть своих воспоминаний.

— Мерзкая история. Что тебе удалось узнать?

Розана заставила себя не обращать внимания на картинку в мозгу Хассельштейна.

— Боюсь, немного. Думаю, убийца — это мужчина. Во всяком случае, он человек. Или принадлежит к расе, близкой людям.

Хассельштейн нахмурился. Вокруг него полыхал красный гневный ореол.

— Судя по жестокости, с которой совершались убийства, я полагал, что мы имеем дело с монстром, порожденным Хаосом.

— Я так не считаю. У Твари искажен рассудок, а не тело. По крайней мере, мне так показалось. Образы были неясные. В убийце есть нечто странное, физически. Это все, что мне удалось прочесть по предметам, которые сохранили стражники. Меня преследует ощущение, будто нечто важное находится совсем рядом, но все время ускользает от меня в сумятице чувств.

— Ты молода, — заметил Хассельштейн, — поэтому тебе еще не удалось отточить свои способности.

— Может быть, Храм назначит кого-нибудь более опытного вместо меня. Есть ведь еще Ханнелора Цишлер и Беата Хеттиш.

Ликтор на мгновение задумался, затем принял решение:

— Нет, Розана. Ты тоже имеешь право проявить себя. Подключая к делу другую провидицу, мы только добавим неразберихи. И потом, сейчас в Альтдорфе нет никого, кроме тебя. По всем признакам, убийства будут продолжаться, поэтому у нас нет времени, чтобы посылать за Цишлер или Хеттиш. Тварь нужно поймать как можно скорее.

— Да.

— Ты можешь еще что-нибудь рассказать об убийце?

Розана не была уверена, что ей следует упоминать об этом, но…

— Это не имеет прямого отношения к моим видениям, однако незадолго до моего прибытия стражники нашли важную улику, а затем ее уничтожили.

Хассельштейн заинтересовался.

— Вот как, — нетерпеливо сказал он. — И что это было?

— Обрывок зеленого бархата, ликтор. Вроде того, из которого шьют одежду придворные.

Хассельштейн стиснул пальцы так, что бокал разлетелся вдребезги. Розана вздрогнула, почувствовав, как гнев иерарха заполнил комнату.

Лицо жреца осталось спокойным и безучастным, однако в его душе клокотала ярость. Он достал платок и перевязал пораненную руку.

— Розана, ты давала какие-нибудь обеты? Я знаю, что ты не послушница, но тебя связывают с Храмом определенные обязательства, не так ли?

— Я принесла обеты верности и послушания.

— Послушания? Хорошо. Храм должен стоять на первом месте, ты понимаешь? Империя переживает опасные времена, и только мы ставим интересы Империи превыше всего.

Хассельштейн повторил фразу, которую произнес однажды в частной проповеди для служителей культа. Отец Волрафф посмеялся над этой речью и спросил у Розаны, может ли она припомнить такой период в истории, когда Империя не подвергалась бы опасности.

— Обо всем, что тебе станет известно о Твари, ты должна докладывать мне первому. Если меня не окажется на месте, обратись к Рухааку. Это жизненно необходимо.

— Я… я понимаю.

— Надеюсь на это. Помни, у нас есть орден Пламенного Сердца. Все, что может сделать стража, наши воины сделают гораздо лучше. Я не доверяю стражникам. Слишком многие преступники ускользнули из их рук.

С этим Розана не могла не согласиться. После того, что она увидела, портовая стража представлялась ей сборищем жадных болванов. Окажись Тварь богатым человеком, она легко откупилась бы от ареста. Провидица не желала отвечать за этих хапуг.

— И необходимо держать все в секрете. Возможно, правда такова, что чем меньше людей знает ее, тем лучше.

Мысли Хассельштейна снова переключились на любовницу. Женщина стонала от страсти в его объятиях. Неужели все здесь думают только об одном?

— Я понимаю.

— Наш Храм богат, Розана. И я не вижу причины, по которой ты не могла бы получить вознаграждение за свои труды.

Розану это заявление шокировало сильнее, чем если бы ликтор залепил ей пощечину.

— Если ты оправдаешь мое доверие, думаю, я смогу назначить тебе солидный пансион. Достаточно, чтобы ты могла поселиться в любом уголке Империи и заниматься любым делом, которое придется тебе по душе. Ты получишь хорошее вознаграждение, независимо от того, решишь ты найти себе мужа или продолжишь охотиться на убийц. Если тебя утомят твое имя и твое происхождение, ты получишь новую биографию.

Это было поразительное предложение.

— Я подчеркиваю, что это дело представляет огромную важность для меня — для культа Зигмара, поэтому я буду живо интересоваться твоими успехами. Служи нам хорошо, и лишь немногие из твоих желаний я не смогу исполнить.

Розана склонила голову. Шарф соскользнул с ее головы.

Забывшись, Хассельштейн шагнул вперед и привычно протянул руку, словно намеревался одарить целительным прикосновением просителя. Этот жест традиционно заканчивал исповедь, обозначая, что жрец принимает на себя грехи кающегося.