Посох царя Московии

Конечно же Бомелиусу было известно, что среди московских нищих много проходимцев разного рода; их и в Лондоне хватало. Но одно дело показывать миру культяпку или свою «честную» физиономию, изрытую мыслимыми и немыслимыми пороками, а совсем другое изо дня в день демонстрировать гноящиеся раны, полные червей.

— Пошто молчишь? Аль не рад старому знакомому? Между прочим, твою аглицкую монетку я ношу как оберег. Вот, мотри…

Ворон сунул руку за пазуху и достал оттуда свой талисман на кожаном гайтане. Это была монета Елизаветы I достоинством в три фартинга [88] с пробитым отверстием для подвески. Бомелиус вспомнил, что он пожалел положить в грязную руку нищего русские деньги (самому нужны), поэтому избавился от фартинга, который не имел хождения в Москве. О том, чтобы пройти мимо нищего и не дать ему подаяние, не могло быть и речи. Московиты отличаются большим состраданием к нищим, калекам и убогим, а прижимистому лекарю не хотелось выделяться из толпы.

— Помогает, что самое странное… — Ворон вернул свой оберег обратно. — Прицепил монету на гайтан ради баловства, а поди ж ты… Так что будем делать, господин хороший? Можа объявить всему нашему честному люду, какая знатная птица залетела к нам в силки? Да ты не боись, убивать тя не будут. Нашей ватаге лекарь нужон позарез. Пойдешь с нами… гы-гы… на вольные хлеба. А что, денежек подкопишь поболе, чем в Москве. Вон какой богатый обоз взяли. А он не первый и не последний. Все будет путем… ежели, конешно, опричники не словят. Тады хана. За ребро подвесят и кожу на мелкие полоски изрежут. Видал я однажды… Кровищи!

От перспективы «вольных хлебов» в разбойничьей шайке у Бомелиуса едва не приключился родимчик. Он затрепетал, словно пожелтевший лист под холодным осенним ветром, и молвил, заикаясь:

— Н-не надо… умоляю… Н-не говори н-никому. Я т-тебе много д-денег дам…

— Деньги это хорошо… Но на кой они мне? Висеть на виселице что с кошельком, что без него — не велика разница. Деньги на тот свет с собой не заберешь. Да и не бедный я.

— Не выдавай, во имя Христа! Скажи, что т-тебе нужно? Все исполню.

— Ой ли?

— Клянусь Девой Марией!

— Дык и я на твоем месте сулил бы золотые горы и чем хошь клялся. Вообще-то, ты хороший человек, Елисей. Это сразу видно. Тока беда над тобой летает, черными крыльями машет. Я обязан доложит атаману, кто ты. Потому что за лжу и утайку меня не помилуют, пристрелят как шелудивого пса. Такие у нас порядки… Что касается тебя, то скажу правду — загнешься ты в наших лесах с непривычки. Я бы, конешно, мог тебе помочь…

— Скажи свои условия! — воскликнул в полном отчаянии Бомелиус.

— Тихо, ты!.. — цыкнул на него разбойник. — А не отступишь?

— Никогда!

— Ну что же, придется рискнуть… — Ворон подошел к Бомелиусу, нагнулся к его уху и прошептал: — Как все уснут, мы сбежим. Не испугаешься?

— Нет!

— Хорошо. Но это еще не все… — Ворон помедлил, словно собирался с мыслями. — Я знаю в лесу все дороги и тропы. И выведу тебя, куда скажешь. Но ты должон взять меня в услужение… скажем, в качестве ученика. Это и будет платой за твое вызволение. Ты не думай, что я совсем темный, я грамоте разумею! И потом, тебе ведь нужны верные люди. Я за тебя любому глотку перегрызу! Ну как, договорились?

«А он действительно мог бы мне здорово пригодиться… — подумал Бомелиус. — Надежный слуга, готовый на все ради хозяина, — это большая редкость. С его биографией ему ничего другого не останется, как служить мне верой и правдой. Но с другой стороны, пригреть змею на груди может только глупец. Кто даст гарантию, что в один прекрасный день ему не попадет вожжа под хвост? Улучит удобный момент, ограбит меня — и поминай, как звали. С него станется… И хорошо, если горло не перережет. Святая пятница, о чем я думаю?! — рассердился лекарь. — Сейчас главное сбежать от разбойников. Ради этого я готов заключить сделку с самим дьяволом. А там видно будет… К примеру, шепну пару слов Штадену — и отправят разбойника туда, где его уже давно заждались — в ад…»

— Договорились, — решительно ответил осмелевший Бомелиус.

Ворон внимательно посмотрел на лицо лекаря, освещенное пламенем костра, ехидно ухмыльнулся и сказал:

— Тока хочу твое степенство сразу предупредить. Ежели сдашь меня властям, я под пыткой сделаю признание, што ты связан с Кудеяром. А государь наш, Иоанн Васильевич, долго разбираться не будет. Он быстр на расправу. Меня четвертуют, а тебя поджарят на костре, как нечестивца и изменника. Так што сто раз подумай, прежде чем писать на меня донос.

«Ах, какой негодяй! — гневно подумал Бомелиус. — Как он смеет?! — И тут же остыл. — Умен, стервец… И предусмотрителен. Это хорошо. Может, и впрямь будет мне верным помощником. Что ж, деваться некуда…»

— У меня и в мыслях такого не было, — твердо ответил Бомелиус.

— Тогда клянись на кресте своим Богом…

Они ушли заполночь, когда перепившиеся разбойники уснули мертвым сном. Ворон увел двух захваченных в бою коней — мурзы Ибраима и его сына. Это были великолепные скакуны арабских кровей. На своего жеребца Ворон приспособил саквы с дукатами, а на коня Бомелиуса погрузил сумку с харчами, которая лежала на той же телеге, что и золотые.

Сначала вели коней в поводу, чтобы не шуметь, а когда выбрались на лесную дорогу, забрались в седла и пустили лошадей в галоп, благо уже начало светать. Бомелиус, дрожа от страха и огромного внутреннего напряжения, время от времени оглядывался назад, опасаясь погони.

А Ворон уже и думать забыл о Кудеяре и разбойничьей шайке. Он был весь в розовых мечтаниях. Одетый в черный плащ, который Ворон когда-то снял с убитого им опричника, разбойник летел по дороге как демон ночи.

Глава 6. Отец и сын

Николай Данилович возвратился домой в начале первого ночи и слегка подшофе.

— Что загрустил, курилка? — спросил он весело и взъерошил волосы на голове сына.

— Зато ты в полном ажуре, — сердито ответил Глеб и посмотрел на часы. — Батя, уже полночь. Разным штатским, а в особенности творческой интеллигенции, шастать по городу в такое время не рекомендуется. Если не подрежут, то физиономию точно начистят. Я тут совсем извелся, дожидаясь своего блудного отца. Мало ли чего…

— Так позвонил бы.

— Я звонил. Только твоя мобилка почему-то лежала в ванной.

— Ах, голова садовая! — Николай Данилович хлопнул себя ладонью по лбу. — Склероз. Переодевался, мобилу из кармана куртки выложил, а взять забыл. Наверное, старость близится.

— «Уж полночь близится, а Германа все нет…» Это близится весна, уважаемый Николай Данилович. У тебя весной вечно какие-то амурные приключения. Никак в ресторане с дамой сердца отметился?

— С чего ты взял?

— Элементарно, дорогой Ватсон. У вас из кармана ресторанный счет торчит. Я уже не говорю о том, что от тебя шампанским — притом хорошим шампанским — несет за версту. Небось «Мадам Клико» пили? Признавайся, на кого наш семейный бюджет потратил?

— Сам заработал, сам и пропью!

— А как же мое приданое?

— Пока ты надумаешь жениться, я еще успею накосить «капусты» целый стог. Кстати, как прошло твое «деловое» свидание?

— Оно и впрямь было деловым.

— Да ну! А я уже размечтался… Девушка мне очень понравилась. Симпатичная. Весьма симпатичная. И шустрая, как огонь. Такие мне всегда нравились. Я встретил ее уже на улице. Пришлось выступить в качестве мажордома.

— Знаешь, чья она дочь?

— Откуда?

— Сядь, иначе упадешь от удивления. Еще сломаешь чего-нибудь, возись потом с тобой по больницам.

— Не дождешься. Тихомировская кость хоть и не дворянская, белая, но крепка, как сталь. Что ж, сяду, раз ты так желаешь.

— Девушку зовут Дарина, и ее папика кличут… Боровом!

— Ух ты! — У Николая Даниловича глаза полезли на лоб. — Не может быть!

— Точно. Вот ее визитка. Двух Клавдиев Боровиковых в России, пожалуй, не сыскать. Похоже, его отец был сдвинут на римских императорах.