Рим, папы и призраки

— Герцог Хуан был в высшей степени безрассудным молодым человеком, не так ли? — осведомился равви Металлах.

— В самом деле, — ответил Солово. — И это было по-своему неплохо. В его безрассудстве скрывалось мое спасение, если вы позволите мне так выразиться. Как я указывал ему, неразумно требовать невыполнимого от нас, остающихся в этом мире… искать справедливости там, где ее не знают, требовать более высокой нравственности, чем практиковал при жизни он сам. Хуже того, это было греховно и могло только продлить его томление в чистилище. Как и столь сильный гнев, обрушившийся на меня, и желание мести — из-за могилы. Он стоял перед бесконечной дилеммой: либо отказаться от своих поисков того, что он называл «честной игрой», либо скитаться целую вечность, так и не очистив себя до конца от греха и не заслужив избавления.

— Судя по вашему ночному блаженству, — заметил равви, — можно предположить, что герцог выбрал путь мудрости.

— Похоже, — кивнул Солово. — Кстати, о путях: я благородно предложил ему идти вверх, а не вниз. «Быть может, спускаться всегда и легче, заметил я, — но что толку, если попадешь не туда, хотя и легким путем?» Он много скулил и оплакивал путь, который ему придется пройти заново.

Равви Мегиллах присвистнул.

— Такова теперь молодежь, — осудил он. — Делаешь для них все возможное, а они не испытывают и капли благодарности.

— Вы правы, — просто ответил адмирал. — Но справедливости нет, так ведь?

Год 1498. Я предлагаю гостеприимство тому, кто хочет сделать из Нотр-Дам мечеть

— Они считают, что вы сделали хорошо, — сказал Фра Бартоломео делла Порта, [35] глядя над краем рисовальной доски. — Мне кажется, они весьма надеются на вас.

Адмирал Солово, раздраженный столь долгим стоянием, не был склонен выслушивать комплименты.

— Я в первую очередь думал о том, чтобы уцелеть, — ответил он, — а не о карьере Чезаре Борджиа, что бы там ни предопределили ему Феме.

— Не уверен в его перспективах, — отозвался делла Порта, продолжая яростно делать набросок. — Поговаривают, что он просто временный протеже, от которого потом отделаются. Утверждают, что им больше по нраву этот флорентинец Макиавелли; вдохновленный Чезаре, он собрался написать книгу. Но их никогда не поймешь, так ведь?

— Действительно, — вежливо согласился Солово.

— Проклятье, не вертите головой! Вечно выходит: хочешь ты их порадовать или нет, а дело непременно завершится к их удовольствию. У меня всегда так получается. Просто загоняют тебя в такое положение, когда их и твои интересы совпадают. Вы хотели жить, а Борджиа желал избежать обвинения в убийстве, понятно? Левую руку чуточку повыше.

— Я слыхал, они наголо обрили вас руками Савонаролы, — сделал выпад адмирал. — Поэтому, наверное, у вас и дергается лицо?

Делла Порта свирепо взглянул на Солово.

— Возможно, — ответил он, с излишней силой налегая на угольную палочку. — У меня не было тика, пока я не побывал в монастыре Сан-Марко, когда возбужденная толпа пыталась выдворить его оттуда. Даже сейчас не знаю, как мне удалось уцелеть.

— Благодарите судьбу, что не окончили жизнь вместе со своим господином… Его ведь повесили и сожгли, не правда ли?

— Да, то, что осталось после пыток, — согласился Фра Бартоломео, энергично дернув лицом. — Я отделался портретами ничтожеств, возглавлявших флорентийское государство. «Нам нужно ваше знаменитое воплощение идеала в формах», — сказали они. — Объясните мне, адмирал, как обнаружить идеал среди кучки политиканов и свиноподобных банкиров?

Адмирал Солово изобразил — насколько это возможно для неподвижного, как столб, человека — полное непонимание.

— Быть может, — заметил он, — тем самым способом, которым вы придаете изящество и достоинство сухому старому сучку, сейчас позирующему перед вами.

— О нет! — рассмеялся Фра Бартоломео. — Вы у меня будете таким как есть. Я намереваюсь изобразить вас в моем «Страшном суде» среди грешников, осужденных на муки. [36]

— Премного благодарен, — сухо ответил адмирал. — И за какой же грех я буду страдать?

Фра Бартоломео бесенком глянул на адмирала.

— Разве вы не можете догадаться? Это сейчас у вас мальчики и женщины, а раньше…

Адмирал Солово поглядел в окно над бесконечными крышами Рима и, выбрав момент, нанес coup de grace. [37]

— И что вам теперь велят делать?

Делла Порта скривился.

— Они хотят, чтобы я стал монахом, настоящим, во Флоренции. Наверное, у меня настолько хорошо получается целибат, [38] что они решили удостоить меня им пожизненно. Похоже, мне придется пройти все до конца, быть искренним и прочее. Не слишком большая награда за все мои хлопоты с этим Савонаролой.

На лице Солово появилась утешительная улыбка.

— Быть может, ваша живопись воистину расцветет, сделавшись единственным выходом для вашей энергии.

Делла Порта явно не был удовлетворен.

— Может, и так — заключил он неискренним тоном. — С их стороны очень тонкая идея — занять меня рисованием.

— Им вы и заняты. А теперь, прежде чем вы уйдете…

Обреченный быть монахом наконец понял.

— О, так, значит, обеда не будет? А как же римское гостеприимство?

— Я не римлянин, — простодушно ответил адмирал Солово. — К тому же, учитывая монастырские перспективы, я подумал, что вы захотите самым энергичным образом использовать все свое время. Я рекомендую вам направиться к той сетке переулков, которую мы зовем Борделлетто. В случае если кошелек ваш тоще, чем можно судить по костюму, есть еще Понте-Систо возле еврейского гетто.

— Как я понимаю, сами вы не рекомендуете обращаться туда, — едко заметил делла Порта, поднимая свой тяжелый груз.

— Понимайте как хотите. Что у вас еще?

Художник остановился у дверей, радуясь, что адмирал предоставил ему подобную возможность.

— Да. Они хотят знать ваше мнение о «Законах», — проговорил он.

Итак, Феме дают ему понять, что знают о приобретенном им экземпляре самой знаменитой работы Плифона. Быть может, они приглядывают за его челядью — со стороны или изнутри. Этого нельзя было предотвратить, а посему оставалось только терпеть. Поэтому Солово игнорировал откровение.

Ему хотелось бы сказать, что предписания греческого философа в отношении утопии пробудили в нем некоторый пыл. Однако подобное не характерно для него, а значит, вызовет излишний интерес.

— Передайте им, что я убежден, — сказал адмирал, и Фра Бартоломео шевельнул губами, перенося его ответ в кладовые памяти. Следует избегать сомнений.

— Кстати, еще одна вещь, адмирал. Вы слыхали о турке… принце, обитающем при Папском дворе?

— Есть такой. Аламшах, сын султана Баязида Второго. Он сейчас здесь заложником, пока его папочка вместе с его святейшеством прокручивает весьма крупное дельце.

— Да, то должен быть он. Словом, Феме утверждают, что вам следует угостить его вином.

— И когда Италия будет выжжена и покорена, мы вторгаемся в Испанию, несколько лет укрепляемся там, обращаем христиан и включаем их в свои ряды. После этого одним ударом мы можем овладеть Францией. Через два года мы захватим портовые города на Ла-Манше и еще через год — Лондон. Мир и Полумесяц воцарятся от Атлантического до Индийского океана.

— Кажется, вы забыли еще несколько государств, принц, — вежливо заметил Солово.

— Да, грязной работы хватит, не сомневайтесь, — заверил его принц Аламшах, качнув щетинистой черной бородой. — Острова там и тут — всякая Мальта и Сардиния, — несколько незначительных форпостов, подобных Ирландии и Испании. Им придется подождать… благословенное правление закона Пророка не сразу придет туда. Но это их сложности.

Адмирал Солово попытался осмыслить очертания Армагеддона, [39] набросанные перед ним, и подумал, на какой стороне предпочтительнее оказаться. Верой принца можно было и восхищаться, и в равной степени осуждать ее. Против привлекательной простоты восставали некоторые произвольные ограничения.