Рим, папы и призраки

— Увы, в его случае это не так, — непринужденно ответил Хуан. — На моей службе этот испанец поцеловался с клинком и теперь опасается взволновать дам и детей последствиями такого поцелуя. Я приблизил его за верность… и к тому же он развлекает меня.

Последние слова герцог добавил с известной поспешностью, заметив общий шорох неодобрения подобными сантиментами.

Тут ручей беседы укрылся под землей и более уже не мог обнаружиться. Катанеи была довольна победой, герцога Хуана смущало явное поражение. Адмирал Солово давно уже приучился смаковать молчание… в любом случае угадать взволнованную колкость мыслей Чезаре Борджиа просто не представлялось возможным. Жоффре, как недоросток, и человек в маске, как слуга, не могли внести вклад ни в развитие разговора, ни в его угасание.

Первым не выдержал герцог Хуан.

— Упоминание о веселье в устах моей матери пробудило мою память, объявил он, всем своим видом демонстрируя уверенность. — Я вспомнил про некое свидание. Не извините ли вы меня?

— Если простофиля встает, — проговорила Катанеи, — я не могу ничего поделать. Этот вечер устроен в твою честь, и поэтому нет причин полагать, что он переживет твое отбытие или же переменит свое настроение.

— Я весьма обязан, — Хуан почтительно склонил голову, увенчанную диадемой. — Идем, цыган, — жизнь ждет нас!

Человек в маске поклонился всем присутствующим и последовал за своим господином.

— Кто это? — резко бросила Катанеи.

— Испанец по имени Себастьяно, — ответил Чезаре.

— Ты проверил это? Он заслуживает доверия?

— Да — на оба твоих вопроса, мама.

— Тогда я спокойна. — Госпожа Катанеи кивнула адмиралу Солово и скользнула в дверь.

Вечер был в самом разгаре, а в Риме — тем более в римском винограднике — такой час чарует невероятно. Среди виноградных лоз мерк дневной свет, таяло тепло и политически корректные статуи привлекали и захватывали праздный взгляд. Вечеринка была весьма благопристойной — подобно слабому освежающему напитку, во всем противоречащая социальному урагану за стенами сада. Адмирал Солово подметил нечто стоическое во всей концепции и был этим обрадован.

— Брат Жоффре, — негромко произнес Чезаре, — насколько я вижу, синьор Бонданелла с Палатинского холма снова запустил руку за корсаж твоей жены. Какой позор для нашего семейства, какое оскорбление гостеприимства матери! Тем более что все происходит при полном попустительстве молодой особы. Ступай и уладь дело!

С ругательством Жоффре бросился прочь, повинуясь брату.

Оставшись вдвоем, адмирал Солово и Чезаре Борджиа принялись изучать все вокруг, кроме своего собеседника. Тем не менее адмирал заметил искорку в глазах Борджиа, когда тот наконец заговорил.

— Мужчина должен чтить своих отца и мать, адмирал.

— «Дабы жить долго и процветать в земле своей», — осторожно согласился Солово. — Да, эта заповедь [34] удерживает в целостности общество людей.

Чезаре кивнул.

— И все же насколько легче повиноваться этому благородному призыву, адмирал, когда находишься в полном согласии со взглядами своих родителей.

— В самом деле, — подтвердил Солово.

Чезаре протянул вверх руку в перчатке и, сорвав одну виноградинку из грозди, продолжил:

— И потому я позволяю себе испытывать приятное согласие с матерью, когда она утверждает, что отбытие Хуана можно простить.

Впервые — и то всего лишь на секунду — их взглядам было дозволено встретиться, и за короткий миг оба отыскали всю необходимую информацию.

— Как мне кажется, — неторопливо проговорил адмирал, — я перед вами в долгу.

— Если это так, — ответил Чезаре, — вы найдете во мне более благородного кредитора, чем те евреи, с которыми вы якшаетесь.

— Я говорю это, — заторопился Солово, встревоженный подробным знакомством Чезаре с его делами, — подозревая, что до вашего вмешательства герцог Хуан намеревался… отделаться от меня, скажем иначе — отказаться от моих услуг.

— Подобные желания, — голос Чезаре приобрел необходимую нотку значительности, — не оставляют нас, адмирал.

«Действительно это так», — подумал Солово, более чем обычно стараясь скрыть от собеседника все свои помыслы.

У него были веские причины для опасений: глядя вслед герцогу Хуану, его слуге и человеку в маске, Солово заметил некоторую расплывчатость в очертаниях фигуры гонфалоньера, явно двоившейся в глазах адмирала. Душа его словно бы готовилась к расставанию с телом.

— И потом вы обнаружили тело герцога Хуана? — сказал равви Мегиллах. Это ведь отчасти и заслуга?

— В известной степени, — подтвердил адмирал. — Но его святейшество платит мне за каждый час, и я не могу сделать ничего иного. При всем моем убеждении в том, что некоторые тайны лучше оставлять нераскрытыми, у меня не было выбора в этом деле.

Равви поднял взгляд от своего кубка с водой, торопливо пряча в глубине глаз зерно подозрения.

— Екклезиаст, 9, 5, - проговорил он, чтобы избежать возможного непонимания. — «Мертвые ничего не знают». Поэтому, что им до нас? — Он мог бы не беспокоиться, поскольку Солово явно не заметил оплошности.

— Но это была лишь часть моего поручения, — отстранение произнес адмирал. — Баланс более проблематичен.

— Александр требует преступника? — предположил равви Мегиллах.

— Точного соблюдения правосудия! — подтвердил Солово.

— Адмирал, он принадлежит к людям, которые могут требовать подобной экзотики. Вот если бы вы или я…

— Или любой из дюжины некогда бывших людьми, а ныне покоящихся в водах Тибра.

— Именно так. Немногие будут задаваться вопросом… еще меньшее количество людей проявит интерес, и уж никто не потребует у мира объяснения подобных прегрешений. Некоторые обратятся к Всемогущему (да будет благословенно имя Его), не имея особой надежды на ответ. В наше время удары молний нередки.

— Хотя можно и не путешествовать во время грозы, — заметил адмирал Солово, — Таанит, 25; равви Элиезер сказал: «Некоторые сами роют себе могилу».

— Однако случается — молния может поразить тебя дома — в безопасности и покое.

— Если так будет предопределено, — поправил собеседника Солово, приспосабливая религиозную метафору к строго естественному феномену.

Равви Мегиллах принял добродушный укор и намеренно перевел разговор в новое русло.

— Говорят, что раны просто ужасны, — произнес он с поддельным сочувствием.

— Как всегда и бывает, — сказал адмирал. — Безусловно, их наносили со страстью и рвением. Всего девять: одна в шее, остальные в голове. Смертельной могла оказаться любая.

— Какой позор! Для испанца он был симпатичным мужчиной.

— Теперь уже нет. Когда мы его выловили — вблизи сточной канавы, — от его обаяния уже почти ничего не осталось.

— Мы лишь мехи, полные крови, связанные и одушевленные словом Всемогущего (благословенно имя Его), — нараспев проговорил равви Мегиллах, как будто бы адмирал не знал этой простейшей истины.

Прекратив изучать крышку стола, Солово поглядел на равви.

— Я не узнаю цитаты, — заметил он с интересом.

— Моя собственная, адмирал.

— Как жаль: составленная христианином, она бы заслуживала публикации.

Мегиллах пожал плечами с достойным зависти безразличием к подобным соображениям.

— А слуга герцога Хуана может что-либо сказать о несчастье?

— Он умирает, — Солово мягко улыбнулся, — однако не может смириться с этим фактором. Стараясь заслужить свою земную награду, он ничего не говорит и ничего не помнит. Даже ярость его святейшества не смогла разбудить его память.

— Пытка? — предложил равви.

— Она убьет его за какие-то минуты. Увы, его святейшество лишен какого-бы то ни было воображения в этой области, а я чересчур брезглив, чтобы выступать с предложениями, которые могли бы поправить дело.

— А что слышно о человеке в маске, адмирал. Его обнаружили?

— Исчез, равви, словно бы и не существовал. Его не знают в мире людей.