Рим, папы и призраки

— Вот на этом мы их и переломили, — сказал Добени. — Что еще вам угодно знать?

— Не представляю, — с жестокой откровенностью проговорил адмирал. — Я жду вдохновения.

— Придется тогда подождать, мон-свиньер, — неразборчиво буркнул барон, потянувшись в рассеянности к седельному вьюку за верной фляжкой огненной воды.

Встав в полный рост на стременах, Солово обозревал поле битвы. Поскольку большей частью кельты волей-неволей просачивались сквозь пальцы короля Генриха, ему показалось разумным посетить сцену недавнего поединка. Всего два года назад Генрих невозмутимо перебил здесь армию восставших корнуоллцев. Сегодня же поле Блэкхита в Кенте, пожалуй, не могло преподать любопытному ничего, кроме древней истины — всякий мятеж безумен.

— Вот тут на мосту было жарковато, — указал Добени трясущейся перчаткой. — Кое-кто из моих ребят прямо на месте превратился в подушечку для иголок. Учти, в конце концов, насколько я помню, горячее было дело.

— У них не было панцирей, пушек, кавалерии, — вставил де Пуэбла с видом знатока. — Мне говорили, что жать пшеницу было бы потруднее.

Это замечание, с точки зрения адмирала, было жутко неуместным. В Италии его юных дней, до мрачного вторжения французов, десятки тысяч хорошо оплачиваемых наемников могли сражаться весь долгий день, отделавшись горсткой убитых с обеих сторон. Разногласия тем не менее улаживались, но с гораздо меньшими потерями.

— Это и есть тот «Корншир», который столь часто отпадает от державы короля Генриха? — спросил он.

Де Пуэбла кивнул.

— Вместе с Поуисом, Элметом и Камбрией и прочими давно опочившими областями.

— Такими, о которых мы и не слыхали, — расхохотался Добени. — Армию мы потеряли в Норфолке… возле какого-то Вурдалачья, как нам стало известно. Оттуда еще не вернулось ни одного мужика, и никто не придет; я не удивлюсь, если уже всех сожрали!

— Я никогда не слышал, чтобы у кельтов была склонность к каннибализму, — сказал де Пуэбла, явно переворошив в голове внушительный объем информации. — Некогда у них был культ отрубленной головы, это так, но…

— Да заткнись ты, сутенер иберийский! — рявкнул Добени, и де Пуэбла послушно умолк.

— Похоже, что клочки этого места, — обратился барон к Солово, до предела напрягая свое терпение, — то и дело исчезают и выныривают из глубин нашей кровавой истории. Посылая разъездного судью или сборщика налогов, никогда не знаешь заранее, не нарвется ли он на «Свободный Кернов» или «Восставший Элмет». Тогда наши люди либо исчезают, чтобы никогда не обнаружиться, — у местных гораздо больше уверенности, чем им положено, — либо получают в спину стрелу в ярд длиной с шипастым наконечником. — Он умолк, чтобы сделать еще один бодрящий глоток. — А потом, сразу же, иногда буквально через несколько часов, все уже тихо и спокойно; мирные обитатели не понимают, какую дьявольщину ты у них выпытываешь, пользуясь раскаленным железом или нет. И ты не имеешь право немедля наказывать невинных (то есть можно, конечно, но его величество запрещает), иначе готово восстание и без веской причины.

— Как интересно, — рассудил Солово, думая о том, что примерным равенством обоих позиций все поля битв напоминают друг друга.

— В самом деле, — согласился де Пуэбла, подпрыгивая в седле своей вьючной лошади с явным интеллектуальным волнением. — Если бы не срочность нашей проблемы и не требования максимальной секретности, как хотелось бы мне глянуть на иные миры!

Тут в первый и последний раз адмирал Солово и Добени переглянулись, и их ледяные взгляды приморозили язык де Пуэбла к небу. Солово мог простить испанцу его энтузиазм и буржуазное происхождение: докторские степени по гражданскому и общему праву требовали уважения (и осторожности). Даже запаздывание жалованья из Испании и, как следствие, обнищание могли вызвать симпатию. Все знали, что в Лондоне де Пуэбла вынужден обходиться постоялым двором, а время его визитов ко двору определялось простым желанием поесть.

Всего этого было достаточно, чтобы король Генрих, будучи сухим человеком, привязался к невысокому испанцу — на деле их связывала неподдельная дружба… по королевским меркам. Но это не относилось к адмиралу Солово или Добени. Для барона де Пуэбла оставался иноземцем… хватит и этого. Адмирал же при всех своих стоических принципах не принимал обращения испанца в христианство. Если уж тебе дарована привилегия родиться среди иудеев, знай: жизнь будет трудной, терпи и не отходи от орудий. Гуманистические идеи — последний крик моды в определенных кругах в те времена (и потом) — не играли значительной роли в жизни адмирала.

— Ну как? — осведомился Добени со скукой в голосе. — Не на что смотреть, так ведь? Всех мертвяков и отрубленные куски давно собрали, а местные работяги стащили все что могли. Что-нибудь выяснили?

— Нет, — ответил Солово без интонации.

— Вот если бы вы видели битву, — снасмешничал барон.

— К несчастью, я был занят другими делами, — проговорил адмирал, отдаваясь свободной беседе. — В тот день был убит Хуан Борджиа, герцог Гандийский.

— Не брат ли Чезаре? — прошептал де Пуэбла, словно бы «чудовище Романьи» мог их подслушать.

— Он самый. Отец их обоих, его святейшество папа Александр, потребовал, чтобы я расследовал обстоятельства убийства, и посему…

— Да-да-да, — перебил его Добени, одновременно долгим глотком приложившийся к фляжке. — Я прекрасно понимаю, почему вы не могли почтить мою битву своим присутствием. И я бы хотел, чтобы вы свели свое многословие к минимуму… в особенности в отношении принцев.

— Прошу прощения, — ответил Солово самым неискренним образом.

— Поймите, нам нечего прятать, — добавил Добени, оказавшийся в состоянии более чем легкого головокружения. — Просто мы не хотим, чтобы дурной глаз мог упасть на два главных самоцвета в нашей короне.

— Ах да, это вы про Артура и Генри, — улыбнулся де Пуэбла, благородно помогая барону выбраться из сыпучего песка, в который он угодил по своей оплошности. Понимая это сам, Добени притих. — Две превосходные перспективы для всей английской нации: есть на кого поглядеть и пожелать долгой жизни. Больно даже думать, что им может быть причинен какой-то ущерб.

— Бесспорно, — сказал Солово со всей серьезностью.

— Они-то шумят возле одного, — загорланил Добени, — возле принца Уэльского, лорда Марча. [43] Завел себе свой маленький двор и еще имя дали, чтобы все бритты притихли в ожидании. А вот спросите меня… так я скажу; в его руке скорее сыщешь книгу, чем меч. Или что-нибудь округлое и более интересное.

— Это вы про конский круп, без сомнения, — прокомментировал де Пуэбла.

— Именно! — расхохотался барон. — Высокий и серьезный, вон он какой. Рыцарство ему нравится… ха! А мне по вкусу принц Генри. Настоящий маленький англичанин: щеки розовые, крепкий парнишка, и никаких тебе в голове кельтов. Он их ненавидит.

Добени с грустью установил, что фляжка его опустела, и, как велось среди грубой, как угленосы, знати этой земли, Солово уже успел отметить эту природную способность — трезвость возвратилась к барону с первым же словом.

— Конечно, все в руках Господних. А мы увидим то, что должны увидеть.

И увидев, как только они повернули, Лондон в каком-то необычайно преобразившемся облике, они застыли на месте.

— Ни хрена себе, — вполне спокойно проговорил Добени, — я туда не поеду. Где наш Лондон?

Де Пуэбла не отвечал, целиком отдавшись фиксации зрелища в памяти, чтобы утешаться им в печальной старости, до которой он рассчитывал дожить.

— Лондон по-прежнему там, — промолвил Солово, махнув черной перчаткой в сторону преображенной метрополии, — но существующий уже не под этим именем, как я подозреваю. Как ваше мнение, посол?

Де Пуэбла закачал головой из стороны в сторону — очаровательная смесь иберийского и еврейского жестов.

— Я не говорю на британских языках, адмирал. Должно быть, это Лондрес? Или, может, Лондиний?