Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной (СИ)

— Ага. Поэтому за восстановление храма мне сказали спасибо. А вот за эксклюзивные разработки в области химии спасибо имело весомый денежный эквивалент.

— Что–то светлейший коэр мне голову морочит…

— Морочу, — согласился он, откладывая свой вампирский блокнот и притягивая меня на колени. — Например, вот так, — и поцеловал. Медленно, тягуче, с наслаждением. Заставляя сердце забиться громче и комнату закружиться в безумном танце. — А в перерывах делюсь серьезной информацией, — продолжил, оторвавшись от моих губ, и я не сразу сообразила, о чем он. — Понимаешь, малыш, благородные эльвины все необходимое в своей жизни создавали с помощью магии. И достигли в этом небывалых высот. Да только в вашем мире магия не работает. С той силой, какая нужна для создания очень и очень многого. И пришлось бывшим эльвинам основывать научные институты и изучать там с нуля и физику, и химию, и биологию, и много чего еще. Законы вашего мира. Строение веществ вашего мира. И думать, как же это все разъединить и соединить так, чтоб получились привычные им предметы и материалы, как создать механизмы для того, что раньше работало на одной лишь силе и направлялось одной лишь волей.

— И ты работаешь в таком институте?

— Нет, Ларочка, я коэр, и я вижу этот мир изнутри. Его структуру, взаимосвязи между частицами материи, я вижу, как и что может соединиться и с каким результатом. И потому то, на что в институте потратят годы проб и ошибок, я создам за несколько дней. Поэтому я работаю только на заказ, и мои услуги стоят очень и очень дорого.

— Какой коварный и обеспеченный коэр, — мои пальцы скользят по его распущенным волосам, не таким мягким, какими они бывали во снах, и вовсе не таким белым, как ему бы хотелось. Я обнимаю его за шею и целую в губы. — А страшные вампирские боги не возражают, что ты столь низменно используешь свои высокие способности?

— Ну почему же низменно, я помогаю своему народу, — а глаза смеются, а руки так провокационно поглаживают мне спину…

— Ага, раз в полгода. Обпомогался, заботливый наш.

— А иначе будут меньше ценить. И меньше платить, — его язык медленно скользит по моей ключице. — А работать придется больше, — он чуть прихватывает зубами мочку уха, заставляя чуть вздрогнуть… и позабыть на время и о работе, и о творчестве…

А белый снег за нашими окнами однажды сменил беловато–лиловый ковер первоцветов. Весна все же отыскала эту затерянную меж гор долину. Я заметила это случайно, бросив рассеянный взгляд за окно где–то по дороге из сна в явь или из яви в сон.

— А мне казалось, зима будет теперь всегда, — рассеянно сказала я Лоу, с неодобрением смотревшему на мой отрешенный вид. Его забота о моем художественном развитии помогла не сильно. Я рисовала, да. По ночам, когда все равно некуда было податься. И мои картины становились все более абстрактными, ведь я стремилась передать зыбкий мир моей потусторонней реальности.

Он просил меня «не уходить» хотя бы когда он рядом. Я старалась. Но после рассвета меня все равно неуклонно тянуло в сон, я становилась нервной и раздражительной, ведь меня «ждали», а я опаздывала. Я все рассеянней слушала его речи, меня все меньше занимало то, что он пытался мне показать, и наконец, я просто засыпала возле него, бессильно упав головой на его плечо, и ему оставалось только отнести меня в кровать, чтобы на следующий день все повторилось вновь.

— Может, выйдем, пройдемся? — предложил вампир, уловив проблеск моего интереса к изменениям в природе.

— Зачем? Я уже знаю там наизусть каждую кочку. Ну, цветы. В моих снах распускаются любые.

— Но эти настоящие. Посмотри, какие нежные, только–только из–под снега.

— И чем они лучше?

Дни шли. Одни цветы за окном сменялись другими. Лоу вновь уехал, так и не добившись от меня интереса к окружающей действительности. Я лишь порадовалась, его настойчивое стремление изменить мой образ жизни слегка напрягало. И несколько дней без него пролетели для меня незамеченными.

А вернулся он ночью, ближе к рассвету.

— Не спишь? — поинтересовался, стремительно врываясь в маленькую гостиную. — А впрочем, я бы удивился, — прижал к себе, коротко целуя в губы. — Бросай свои кисточки, собирай карандаши, бумагу, мне нужна твоя помощь. Ты ведь не откажешься мне помочь?

— Нет, конечно, а в чем? — это что–то новое, раньше все его дела были строго его. — Ты чего нынче такой стремительный?

— Надо прибыть на место до рассвета, иначе будет не интересно. Если ты со мной — бегом переодеваться. Придется изрядно полазить по склонам, там едва ли жарко и может быть ветер.

— И ты хочешь, чтоб я что–то там рисовала?

— Скопировала. Нужно перерисовать несколько изображений. Они достаточно простые, но нужно точно. Возьмешься?

— Что за изображения?

— А вот не скажу, пока не переоденешься и не сядешь в машину. Или вообще не скажу, если откажешься со мной ехать. И оставлю умирать от любопытства.

— Не только стремительный, еще и жестокий, — целую его в щеку, еще хранящую холод весенней ночи. — Уговорил, едем.

Летим, конечно, когда это вампиры ездили. В непроглядной ночи, не включая огней. Недалеко. Но небо стало потихоньку сереть, когда мы приземлились. Тянуло сыростью от реки, хотя саму ее во тьме я не разглядела. Перед нами возвышались поросшие травой сопки, и именно к вершине одной из них решительно тянул меня Лоу, так ничего и не объяснив, ограничившись фразой «тебе лучше увидеть это самой».

В серых утренних сумерках видно было не очень. Даже куда ногу ставить, хорошо один седовласый энтузиаст поддерживал. Ближе к вершине склон стал отвесным, обнажая скальное основание.

— Вот. Примерно здесь, — заявил мой провожатый, останавливаясь возле этого естественного каменного фриза, местами абсолютно гладкого, местами поросшего лишайником. — Теперь ждем рассвета.

— Лоурэл, а с рассветами не перебор? Из окна их тоже прекрасно видно.

— Да что ж ты у меня вредная такая по утрам, сил нет, — прижал меня к себе, закрывая рот поцелуем. — Забудь про рассвет, — заявил, оторвавшись от моих губ. — Сам по себе он не очень нас сейчас интересует. Просто он дает правильное освещение.

— Освещение чего? Целующегося коэра?

— Ну, должен же я как–то тебя развлекать, пока мы ждем? — пожал он плечами.

— О, да! Поцелуй — как вампирская светская любезность.

— Не только поцелуй, — ухмыляется вампир. — Этикет предполагает бурное продолжение, — он прижимает меня спиной к скале, весьма недвусмысленно соприкасаясь со мной бедрами. — Но тогда мы все пропустим, — интимно шепчет на ушко, поглаживая мои плечи, лаская обнаженную шею. — Потому что только косые лучи восходящего солнца способны заставить каменную поверхность за твоей спиной раскрыть все свои тайны.

— Предполагается, что я должна познать эти тайны спиной?

— А ты, — его руки неторопливо скользят по моему телу, останавливаясь на талии, — хочешь познать их спиной ко мне? Тоже вариант.

Смеюсь, обнимая его за шею.

— И из нас двоих это я несносна?

— Временами, — он вновь целует, а затем решительно разворачивает лицом к скале. — А теперь смотри.

Смотрю. Темный камень, рассеченный множеством горизонтальных трещин, словно поделенный ими на ровные широкие ярусы. Укоренившаяся в этих трещинах трава, в основном сухая, еще прошлогодняя. Мох, ползущий по шершавым от ветра камням… А солнце восходит, заменяя безликую серую тьму игрой света и тени на каменном основании. И я, наконец, вижу их — множество рисунков, выбитых на этих камнях. Домик, домик, человечек, олени, бегущие дружной толпой. Это мог бы нарисовать ребенок, контуры фигур ровные и четкие, но предельно простые. На бумаге. Но выбить такое в камне детских сил не хватило бы точно.

— Что это? — интересуюсь у Лоу, медленно двигаясь вдоль каменного фриза. Шаг за шагом, метр за метром, разглядывая все новые и новые картинки. Еще дома, люди меж ними, чаще пешие и с воздетыми к небу руками, несколько всадников, подгоняющие стадо. Идущие ярусами рисунки покрывали площадь высотой с человеческий рост и длиной, должно быть, с десяток метров.