Выкорчеванная (ЛП)

— Вы это имели в виду? — спросила я. И в самом деле, это оказалось не сложнее, чем создать единственный цветок. Но он с таким же как и я удивлением разглядывал разбушевавшуюся вокруг растительность.

Пораженный он впервые посмотрел на меня с неуверенностью, словно был не готов столкнулся с чем-то неожиданным. Его длинные узкие ладони накрывали мои, державшие розу. Волшебство пело в мне, текло через меня. Я чувствовала схожий отзывчивый напев его волшебства, исполнявший тот же мотив. Внезапно мне стало жарко, нахлынуло странное ощущение, и я высвободила свои руки.

Глава 7

Я избегала встречи с ним весь следующий день, но слишком поздно поняла, что мне это удавалось лишь благодаря тому, что и он в свою очередь избегал меня, хотя раньше никогда не пропускал уроков. Я не задавалась вопросом, с какой стати, и старалась делать вид, что это ничего не значит, просто мы решили устроить выходной. Но проведя беспокойную ночь, я сама следующим утром, нервничая, спустилась в библиотеку. Он не посмотрел в мою сторону, только коротко бросил: — Начнем с «fulmkea» на странице сорок три. — Это было новое заклинание, и он все время не поднимал голову от книги. Я с радостью погрузилась в безопасную пучину работы.

Так, предоставленные своим занятиям, почти в полной тишине, не считая обмена парой слов, прошло четыре дня. Думаю, в равной степени мог пройти и месяц, но утром четвертого дня прозвучал дверной молоток у входа Башни. Когда я выглянула в окно, под дверью стоял Борис, но он был не один. С ним была Касина матушка Венса, свернувшаяся в санях и показавшаяся маленькой. Ее бледное круглое лицо смотрело на меня из-под платка.

С той самой ночи с сигнальными кострами я больше не видела никого из Дверника. Данка прислала в Ольшанку пекло в сопровождении мрачного эскорта из каждой деревни долины, собравшегося по пути, как только до них дошли слухи. На четвертый день после того, как я доставила Дракона обратно, они собрались у Башни. С стороны простых крестьян и ремесленников выйти на встречу самому худшему из наших кошмаров это был храбрый поступок, и их с трудом удалось убедить, что Дракон выздоровел.

Мэр Ольшанки настолько набрался храбрости, что потребовал, чтобы Дракон показал рану городскому доктору. Волшебник покорно подчинился, закатив рукав и продемонстрировал светлый шрам — все, что осталось от раны — и даже попросил доктора взять немного крови из пальца. Она оказалась чистого алого цвета. Тем не менее, они привели с собой престарелого деревенского священника в полном пурпурном облачении, чтобы провести над Драконом обряд, что безмерно его взбесило:

— А вы-то, во имя всего святого, зачем себя в это втянули? — спросил он у святого отца, с которым был немного знаком. — Я позволял вам отпускать грехи десяткам обреченных душ. Разве кто-то из них пах розами или внезапно объявлял себя спасенным и очистившийся? Какой толк от вашего обряда, будь я действительно поражен скверной?

— Вижу, вы действительно в порядке, — сухо ответил священник. Только после этого все позволили себе в это поверить, и мэр с большим облегчением отдал волшебнику пекло.

Разумеется, моим отцу и братьям не разрешили идти, как и любому из нашей деревни, кто мог бы расстроиться из-за моего сожжения. Пришедшие смотрели на меня, стоящую рядом с Драконом, и я не знала, как назвать чувство, отражавшееся в их лицах. Я снова была в привычном для себя простеньком наряде, но они все равно глядели на меня, путь и не со злобой, но отчужденно — не так, как смотрят на обычную дочку лесоруба из Дверника. Так я поначалу смотрела на принца Марека. Они глядели на меня и видели кого-то из сказки, как издали смотрят на проезжающего мимо и не принадлежавшего к их жизни. От подобных взглядов у меня мурашки пробегали по коже, и я с удовольствием вернулась в Башню.

Это случилось именно в тот самый день, когда я явилась в библиотеку к Дракону с книжечкой Яги в руке и потребовала, чтобы он перестал считать, что у меня есть какие-то особые способности к целительству, чем ко всему остальному, и позволил мне учиться тому, чему я могу. Я не пыталась написать письмо, хотя, полагаю, Дракон позволил бы мне его отправить. Но что бы я в нем написала? Я сбежала домой и даже спасла его, но он перестал быть мне родным. Я не смогу прийти на нашу площадь чтобы потанцевать с подругами, как еще полгода назад не могла прийти в библиотеку Дракона и подсесть к нему за стол.

Когда я увидела лицо Венсы, даже из окна, я об этом не вспомнила. Я бросила свою работу болтаться в воздухе незаконченной, что мне неоднократно запрещал делать волшебник, и кинулась по ступеням вниз. Он что-то кричал мне в след, но я его не слышала, потому что Венса не оказалась бы здесь, если бы могла приехать Кася. Я перескочила последние несколько ступеней и пролетела сквозь большой зал, лишь на мгновение задержавшись у дверей: «Irronar, irronar!» — прокричала я. Это было всего лишь заклятье для распутывания узлов на нитках и, к тому же, произнесенное впопыхах, но я приложила к нему щедрую порцию волшебной силы, словно была настроена прорубить себе путь через лес, вместо того, чтобы тратить время на обходные тропинки. Двери подпрыгнули, словно от удивления, и распахнулись.

Я упала в проем на внезапно подкосившиеся колени. Как с удовольствием и едко мне объяснил Дракон, есть причина, почему более сильные заклинания гораздо сложнее прочих… но я оправилась, и схватила Венсу за руки, занесенные для стука. Вблизи было хорошо заметно, что ее лицо припухло от слез. Ее незаплетенные волосы свободно свисали под платком за спиной, а ее одежда была местами разорвана и испачкана. На ней была накидка, наброшенная прямо поверх ночной сорочки.

— Нешка, — произнесла она, с силой сжимая мои руки почти до полного их онемения. Ее ногти впились в мою кожу. — Нешка, я не могла не приехать.

— Говорите!

— Они забрали ее этим утром, когда она пошла за водой, — рассказала Венса, срывающимся голосом: — Их было трое. Три ходока.

Самой плохой весной из Чащи приходил один ходок, и он собирал людей в роще словно грибы. Однажды я видела одного вдали от деревьев. Он был похож на сложенное из сучьев насекомое, которое почти невозможно заметить в подлеске, и сложенное настолько чуждо и ужасно, что, когда оно двинулось, я попятилась от него в страхе, почувствовав приступ тошноты. Их руки и ноги были похожи на ветки с длинными сучковатыми пальцами. Ходоки пробирались в рощи, выбирая себе место рядом с тропинками, полянами или у воды, и тихо ждали в засаде. Если кто-то подходил к ним на расстояние вытянутой руки, то спасения не было, если только рядом не окажется большое число людей с топорами и огнем. Когда мне было двенадцать, одного из ходоков удалось поймать в полумиле от Заточек — эта крохотная деревенька в нашей долине стояла крайней у Чащи. Ходок утащил ребенка, который нес матери ведро с водой для полоскания белья. Она заметила, как его схватили и подняла крик. Рядом находилось достаточно женщин, чтобы поднять тревогу и задержать ходока.

Они остановили его с помощью огня, но все равно потребовался целый день, чтобы разрубить его на части. Удерживая мальчика, ходок сломал ему руку и ноги, и не отпускал до тех пор, пока им не удалось разрубить его тело и отрубить конечности. И все равно потребовалось трое сильных мужчин, чтобы отломать пальцы, сжимавшие тело ребенка. У него до сих пор остались шрамы на руках и ногах, которые на ощупь были похожи на огрубевшую дубовую кору.

Тем, кого ходоки все-таки утащили в Чащу, повезло меньше. Мы не знаем, что с ними случилось, но иногда они возвращались, испорченные самым худшим образом: они улыбались и были приветливы, даже безобидны на вид. Для окружающих, кто не знал их хорошо, они казались почти прежними. Вы могли провести с таким рядом целый день, и ничего не заподозрить, пока не хватались за нож, и не начинали отрезать себе собственную руку, затем выкалывать глаза, отрезать себе язык, а эта дрянь продолжала бы с вами беседовать, мерзко улыбаясь, как ни в чем не бывало. А после этого оно само бралось за нож, и, пока вы валялись снаружи беспомощный, слепой и кашляющий кровью, заходило в ваш дом, к вашим детям. Если кого-то из близких забирал ходок, для всех была лишь одна надежда: что он умер. Единственная надежда. И в этом не было уверенности, пока кто-нибудь не возвращался из Чаши, чтобы подтвердить, что не умер. Тогда мы начинали за ним охоту.