Зверь Лютый. Книга 20. Столократия (СИ)

Я улыбался, кивал знакомым, дурел и ошизывал. Народу привалило густо. Съехавшим по "фурункулёру" было не подойти.

Акиму простолюдинов в задницы пинать - не по чину. Тут Ивашка взревел теплоходом на перекате и попёр напролом. Так что отчима я увидел только с трудом вырвавшись из троекратного медвежьего обхвата своего верного слуги. Он пока три раза из меня кишки не выдавит - всё сомневается: я это или не я.

Потом - Сухан. Пока он меня не потрогает, в смысле - костяной палец у меня на груди - другим и соваться бестолку. Удостоверился. И - развернулся у меня за плечом.

Ощущение... Домой пришёл. Покойнее сразу стало. То мне спину только мой броненосный кафтанчик прикрывал, а то - ещё и "мертвяк ходячий". Можно выдохнуть. Ныноче - куда глубже, чем давеча.

Чарджи смотрел сумеречно, но на объятья отозвался. Николай струился светлой умильной слезой, кланялся и лепетал, однако на грудь мою не кидался, пропуская вперёд Акима. Из чего я сделал вывод, что дела в городке и вправду - серьёзные.

Пройти мимо трепетаний душевных моего главного приказчика - я не мог. Нехорошо, конечно, подкалывать, но не сдержался. Через голову подошедшего уже Акима, скомандовал:

-- Николай, я там серебра чуток приволок. Арабского, древнего. Одиннадцать тысяч семьдесят семь дирхемов. Два пуда с мелочью. Оприходуй там.

Умильность и светлость в глазах Николая пропали сразу. Зато там же - стало видно как в мозгах закрутились шарики с роликами.

Народ, услышав сумму, несколько затих. Кто - задумался, кто - за компанию. В наступившей тишине я смог пристойно поприветствовать Акима:

-- Здрав будь, батюшка. Хорошо ли шли-добиралися? Подобру ли в дому моём тебя приняли?

Сразу смял обычный ритуал приветствия, "съев" все варианты поклонов, шагнул к Акиму, обнял его. Воткнув упорно торчавшую бородёнку себе в подмышку. Аким подёргался там и затих.

За полтора года я вырос. И в длинь, и в ширь. А он... несколько усох. Я теперь сильнее его. Просто - больше. Понятно, что дух его не ослабел, гонору - только больше стало. Но выражать в форме простого физического воздействия... Как он мне когда-то ухи крутил... Новое чего-то придумывать надо.

Форма приветствия чётко определяла статусы. Аким - гость. Он "добирался", его "приняли". В моём дому. Гость - душевно приятный. Но не старший, начальный. "Друг сердешный", а не "родитель суровый". Что Аким будет в эти игры играть... Да не может он иначе! Он всю жизнь так прожил, "ровняя статусы". Я для него - "ублюдок безродный", чтобы он временами сам себе не говорил, не думал... Рефлексы служилого боярина - никуда.

Радостно глядя сверху в раскрасневшуюся мордашку Акима, я спросил стоявшего рядом Чарджи:

-- Говорят, бой был. Потери?

-- Семь - двести, шестнадцать - триста.

Аким задёргался у меня в руках, зашелестел, пытаясь освободиться и изложить своё мнение. Я чуть придавил его к кафтану в подмышку и продолжил:

-- Что ж это вы так? Неаккуратно. Кто да кто?

Чарджи начал перечислять погибших.

***

Я их почти всех знаю. Кого с Пердуновки, кого с отсюда. У меня на глазах - их мыли, крестили, учили. Они работали рядом со мной, кто-то в бой ходил. Мы жили вместе. Пили-ели-веселились... Я их помню. Специально запоминал. Видя нового человека, пытаюсь найти его характерные, ему одному свойственные черты. Словечки, манеры, движения, ухмылки... Сходство со зверем, предметом или другим человеком...

Я смотрю на людей.

Я их вижу.

Я стараюсь их понять.

Душу свою вкладываю.

Старался. Вкладывал.

Теперь - прахом земным стали.

"Выполнив гражданский долг

Пал на землю храбрых полк

Перед Родиной долгов

У нас больше, чем полков".

Я вам, факеншит, не "Родина"! За долги мне - помирать не надобно! Их отрабатывать надо!

Теперь - некому...

***

Перед моим балаганом на полчище Аким начал, было, изображать из себя радушного хозяина:

-- Чего нам в этом шалашике тесниться? Пойдём лучше ко мне в терем. Там и побалакаем. Вона, рядом.

-- Какой терем? Откуда?

Недалеко от моей жердяной юрты, шагах в двухстах, стоит свеженький, аж смола на брёвнах видна, полуторо-этажный терем-теремок - барак типичного небогатого боярско-усадебного типа.

А из-за плеча негромкий повествовательный голос Терентия:

-- Невместно воеводе в шалашике пребывать. Мы, пока тебя не было, построили жильё тебе поприличнее. Однако же, Аким Янович явивши, то строение занял. Под себя и слуг своих.

"Жилищный вопрос их сильно испортил". А мне теперь что - их также сильно исправлять?

Аким немедленно взвился. Но... неинтересно. Он поступил по обычаю: "самый вкусный кусок - вожаку стаи". Или, там: "лучший дом - генералу". Только он здесь - не вожак. И, даже, не генерал.

-- В балаган. Я хочу знать. Что вы тут... пережили.

Вот кто мне рад просто, без задних мыслей, так это Курт. У него сзади только хвост. Но как он им виляет!

Здравствуй, зверюга моя! Я вернулся. Правда-правда! Теперь мы с тобой вместе будем. Уже и сторожить меня сразу начал! Умница!

В перечень необходимого в части генетического улучшения популяции - обязательно ввести хвосты для всех хомнутых сапиенсов. Для наглядного выражения чувств. Сразу уровень вранья уменьшится.

Глава 425

Я пропустил кучу интересного. Прежде всего, сразу после моего ухода, между Звягой, Горшеней и Прокуем был крупный скандал. Потом Гапа им высказала. По простому. Что она об каждом думает. Во всём богатстве русского языка, Священного Писания и немалого жизненного опыта. Когда не просто: "мать твою ял!", а ещё: "мыл, полоскал и выкручивал".

Мастера обиделись страшно, помирились, между ними "установились тёплые, дружеские отношения". И начали "купно думати об своём мастершинстве". Прежде, видимо, я им в этом занятии - мешал.

Многие вещи замыкались на меня - мне и плакались, через меня ругались, меня рассудить звали. А теперь остались Терентий, Чарджи да Гапа. Баба, она, конечно, умная, но понимать в мастеровых делах не может по определению.

Чарджи - инал:

-- Ваши смердячьи дела... Ты, как там тебя, две пары стремян. К завтрему. Пшли вон.

Что воинов своих я люблю не менее, чем связистов - общеизвестно, нарываться никто не хочет. Правда, и вояки мои ведут себя корректно. Ноготок - он того... на всех один. Прокуй, конечно, "мечет икру". Но его "дядька" - кузнец черниговский, покивает, по-вздыхает, но стремена будут.

-- Ты...! Как ты посмел! Эта морда нерусская...!

-- Ты, Прокуй, парнишка горячий, а мы видали виды. Стремена не ханычу нужны - не лошадь. Стремена нужны войску. Воевода вернётся - заругает. Он тебя, конечно, любит, воли даёт... немерено. Но ежели вдруг что... Мы ж с тобой в бой верхами не пойдём? Во-от.

Терёха - чинуша:

-- Мне про то Воевода не сказывал. Делайте как сами надумаете. "Зверь Лютый" вернётся - спросит.

А заказчики-то не переводятся. "Отсендиный Дик" пришёл с Боголюбова - полез с предложениями по улучшению "Ласточки", Альф гонит свои пятистенки с теплушками и у него там тоже. И ещё есть. Не чисто - "сделай вещь". "Сделай так, чтобы я сделал продукт". Конечный продукт - почти всегда смешение ремёсел. Кузнец в кузне - с железом работает. Но и ему нужны стол, верстак, стеллажи... просто - двери! От плотника.

Мастера могли ссориться, но... Воеводы нет. Или - договорись, или - утопись. Вокруг - уже сложившийся коллектив из "моих людей" с уже установившейся "культурной традицией": "делай дело" и "решай вопросы". А если нет - ты мне неинтересен. И тебя в поле моего зрения - больше не будет. Потому что и без тебя от "особо интересных" - в глазах рябит.