Собирай и властвуй (СИ)

   Уйти с чистилки было легко, но что делать дальше, Рута представляла слабо. В конце концов решила отправиться по магистрали на запад, а там насколько сил хватит - до Ивинги, так до Ивинги, до Внешнего кольца, так до Внешнего кольца. Выброс за выбросом смерть приближалась к Руте, сдирала заживо кожу, однако чувствовалось, что не простой она человек, а проксима, пусть и бывшая. Вспомнить Примулу - за год стратилась, тогда как Рута уже четвёртый держится, торосом стоит под напором волшебной воды. В дороге ни она, ни пушистики не голодали: с выходом на магистраль артефакт-кухня сама собой починилась, выдавала теперь весь перечень блюд. Ночевали на станциях, расставленных по магистрали как раз с таким расчётом, что от одной до другой - дневной переход. Подобных ей путников было то густо, то пусто, Рута ни с кем не сближалась, ледяной покров отлично помогал в том, чтобы и у других не возникало желания сблизиться.

   Расправив белоснежные одеяния, Лурия устраивается на скамейке, Рута занимает место рядом. Головы поворачивают в сторону экрана, вид там всегда один и тот же: излучина Ивинги. От одного края ледяного прямоугольника к другому проходят большие торговые суда, юркие сопровождающие.

   - Только сейчас поняла, как Горячая с Ивингой похожи, - восклицает вдруг Рута, - ведь и текут в одном направлении, и волшебные обе!

   Лурия не отвечает, но Руте ответ и не нужен. "Если так разобраться, - думает она, - всю жизнь только и делала, что от Горячей бежала, и от Хребтов, взявших друг друга за руки, и от Дыры. Да только к Дыре и вернулась - замкнулся круг, ухватился амфисбен одной пастью за другую..."

   Пушистикам того, что готовила волшебная кухня, было мало - охотились в придорожных лесах. Волчок, неугомонный, дальше всех в дебри забирался, так и пропал. Потерю Рута тяжело переживала, будто не питомца лишилась, а ребёнка, на Чистюлю с Грязнулей так и накидывалась:

   - Всё, от меня ни на шаг больше! Никакого вам леса!

   Уж с чем-чем, а с сообразительностью у этих ребят был полный порядок - в сторону красно-рыжих зарослей перестали даже смотреть. Да только что толку, если Грязнулю смерть поджидала с другой стороны? Заигравшись с бабочкой, выкатился на магистраль, скользящий шар, пролетевший стрелой, раскатал в кровавый блин. Чистюля, звонко тявкая, едва следом не выкатился, Рута в последний момент удержала.

   - Не отпущу! Не отдам! - кричала, прижимая к груди, а он смотрел большими фасетчатыми глазами, и не тявкал уже, не скулил, а всхлипывал, как человек.

   Дальше Рута без воодушевления шла - так, ноги переставляла. А места между тем интересные были: приближалась излучина Ивинги, известная на весь Играгуд, приближался город Крюлод. В магистраль, как в большую реку притоки, стекались дороги поменьше, такого разнообразия средств передвижения Руте не приходилось видеть ещё никогда. И червегрузы, движение которых растягивалось порой на часы, и изящные махолёты, похожие на огромных колибри, и прыгуны, скачущие, как кузнечики. Идти тяжелей стало, сила словно бы вытекала из тела, Рута чувствовала каждую капельку. Оттого не всегда успевали они с Чистюлей до дорожных станций добраться - ночевали тогда прямо у магистрали. Никакой ночной холод с пушистиком был не страшен - на чистилке их для того и держали, что от холода самое наилучшее средство. С ночными хищниками было сложнее: один раз, так и вообще, стая бродячих гноллов напала, и если бы не сторожевой дорожный инферн, разодрали бы.

   - Вот и думай после такого, - журила она потом пушистика, - непутёвые мы с тобой или всё же везучие?

   До Ивинги оставалось всего ничего, когда прямо в дороге у Руты отказали ноги. И ни выброса же, ничего такого, однако же вот, как подкосило.

   - Похоже, пришла я, малыш, - сказала Чистюле, что, обернувшись, звонко тявкнул. - А так хотелось на Ивингу поглядеть, на излучину...

   Пушистик вдруг зарычал, метнулся куда-то в сторону, а Рута почувствовала холод.

   - Что такое? - приподнялась на локте, - что происходит?

   Медленным шагом к ней направлялся голем, которого сначала приняла за человека; от человека он почти и не отличался, но Рута откуда-то знала - голем. Чёрные одежды, лицо скрывает маска, правая рука оканчивается не ладонью, а петлёй. Подкатился Чистюля, распахнул широкую пасть, прыгнул...

   - Не надо, - вырвалось у Руты, - уходи!..

   Не замедляя шага, голем отбил пушистика левой рукой, тот отлетел далеко, уже не поднялся.

   - Ах, ты, плесень!.. - прохрипела Рута, роняя от бессилия горькие слёзы.

   Подойдя к ней, петлерукий опустился на колено, накинул петлю, оказавшуюся неожиданно широкой, на плечи. Вскрикнуть Рута и не успела даже, утянутая в бархатную пустоту...

   - Пора на процедуры, - говорит Лурия, в больших голубых глазах всё милосердие мира.

   Рута неохотно поднимается со скамьи, берёт белую проксиму под руку. "Ковчег" - так называется эвтаназиум, именно на этом "корабле" Руте суждено отправиться в последнее своё плавание.

  [2]

   Белый свод, белые плиты пола, белые одежды Лурии. Рута в камере восстановления, похожей на большой кристаллический гроб, обнажена, в тело входят иглы и трубочки. Летний пик очень тяжело дался - выброс будто на тёрке её натирал, обезболивающие снадобья помогали только отчасти. Закреплена камера восстановления почти вертикально, Рута без труда видит зеркальный купол, расположенный в середине процедурной. Ей холодно, ей теперь всегда холодно, ледяной покров тянется по телу узорами, как если бы вместо кожи была та волшебная ткань, булатик.

   Лурия у пульта, нажимает на кнопочки, по иглам и трубкам бежит то одно, то другое, то третье. Рута балансирует на тонкой грани между явью и сном, кто-то прикасается к ней, но не пальцами, а словно тенётовой лентой. Наконец она погружается в сон, долгий и сладкий.

   Пробуждается Рута уже в кресле-каталке, Лурия везёт по любимой Зелёной аллее. Деревья в цвету, жужжат трудолюбивые пчёлы, птицы поют, не умолкая. Рядом ещё одно кресло, толкает другая проксима, занимает кресло Тай. Руте бы изумиться, вскрикнуть от нахлынувших чувств, но почему-то не удивлена, ничего не нахлынуло. Понимает, по одной аллее их везут неслучайно, понимание, опять же, эмоций не вызывает, лишь пониманием и остаётся.

   - Ты меня помнишь? - спрашивает у Тая, когда проксимы, оставив кресла-каталки на площадке с экраном, отходят.

   - Нет... - тот потирает лоб, - кажется, нет...

   Кожа у него сплошь в красных точечках, Рута знает, что это такое - игольная лихорадка. Руту выбросы терзают, прохаживаясь по телу тёркой, Тая протыкают иглами, и чем дальше, тем они больше...

   - Покажи правое плечо, - просит она, - оголи.

   - Оголить? - Тай недоумённо хлопает глазами.

   - Да, - Рута тянет шейный вырез эластичной фиолетовой робы, - вот так.

   У самой Руты плечо чистое, без каких-либо следов татуировки, как будто и не было никогда огненной лисы. Стёрли в проксимарии, где от следов прошлого избавляться умеют.

   - Да, что-то есть, - озадаченно тянет Тай, - белый такой зверь... забыл, как называется...

   - Единорог.

   - Точно! - Тай расцветает улыбкой, но сразу же хмурится, - выходит, мы и правда раньше встречались?

   - Да, - Рута бросает взгляд на экран, по водной глади проносится стремительный катамаран. Вдруг она понимает, многое понимает: цирковые выступления для труппы Олдоса были лишь прикрытием, ширмой, на самом же деле на катамаране переправлялись запрещённые артефакты, самозародки. Такое вот второе дно, не цирк, а контрабанда.

   - Не помню, - Тай усиленно трёт виски, - ничего не помню... Я же весь в дырах, а через них и мысли утекают, и память...

   - Не знаю, лучше ли, когда памяти нет, - задумчиво говорит Рута, - но что легче, это уж точно.

   - Вот и Морпесса так говорит, - вздыхает Тай.

   - Морпесса? - Рута вздрагивает, - так зовут твою проксиму?