Завод седьмого дня (СИ)

Вот интересно, как она там?

Когда через неделю Альберт, не выдержав, сварил гречку, и та скоропостижно закончилась, рис перестал ему казаться таким безнадежно переваренным или, наоборот, недоваренным. Каждый день все больше походил на другой, каждую ночь улицы подмораживало, и если Альберт и выходил на улицу, то обязательно падал. Даже на таком маленьком расстоянии, что разделяло дом и землянку, неся голову сыра, он умудрился растянуться прямо у порога. Да так неудачно, прямо на локоть, что тот болел, не переставая. Но, к счастью, это был не перелом, а сильный ушиб – рука действовала с болью, но исправно, и Марта даже не заметила, что он не очень-то ловко управляется с тарелками и стаканами, а Альберт, морщась, из всех сил старался не подавать виду, да и вообще не поднимать на мать глаза.

Марта как будто хотела ему что-то сказать, но то и дело останавливала себя мыслью, что еще рано. Или не нужно. А Альберту казалось, что все давно уже поздно, и, доедая за матерью остывший рис, он хотел разрыдаться, как в десять лет, и спрятаться под бок к отцу. Или к Карелу, хотя тот никогда не мог его защитить. Или к Йохану, который никогда и не должен был его защищать.

Ни одного из них поблизости не было.

Мыть посуду у Альберта не было никакого желания, и она теперь громоздилась и на ведре, и вокруг него, и над ней, игнорируя наступившие холода и выпавший снег, кружила какая-то мелкая мошкара. Иногда разгоняя ее рукой, Альберт вспоминал, как Лиа выбрасывала посуду, которая ей была не нужна, и испытывал желание поступить так же. Выкинуть все к чертям: и эту грязную посуду, и чертов рис, и пахнущую потом одежду, и всю свою неудавшуюся жизнь.

От дурных мыслей его отвлек тихий звук, как будто кто-то скребся в дверь. Альберта прошиб холодный пот: это был не стук, не шуршание снега за дверью, а кто-то совершенно целенаправленно царапал дверь в самом низу. Для такого человеку пришлось бы лечь.

Поднявшись и собрав в кулак всю свою смелость, Альберт решительно распахнул дверь. Под ноги ему шмыгнула Муха, тут же жалобно завыв и бросившись к ведру с тарелками.

– Ну, зверь, успокойся.

За хвост оттащив голодную кошку от ведра для посуды, ставшего скорее ведром с помоями, Альберт поставил перед ней на пол тарелку с заветрившимся рисом и, не придумав ничего лучше, положил ложечку меда. Муха на пробу лизнула сладкий комок и осталась довольна.

Потрепав кошку по холке, Альберт укутался в свитер и отцовскую куртку и выскочил на улицу. Добежав до землянки, он, насколько смог, ногой разгреб снег и спустился вниз, в затхлый холод, пахнущий парафином и прокисшим молоком. Собрав весь парафин и несколько восковых свечей, запер дверь, накинул капюшон и, придерживая воротник как защиту от ветра с мелким снегом, пошел назад.

Альберт впервые видел Гор таким жутким. Совершенно пустым и заснеженным. Раньше уже с утра горцы сновали по улицам, разгребали снежные завалы у своих дверей, кормили загнанный в стойла скот, готовили еду для семьи. Жили, в общем.

Вот уже сколько дней Гор был совершенно пуст. Пробираясь по снежным завалам третьей улицы, Альберт мял в карманах парафин, который потихоньку размягчался и цеплял на себя крошки и нитки. Добравшись до дома, он выложил все на стол, отогнал Муху и полез за стаканами. Выставив с десяток перед собой, начал ломать податливую массу.

От нагревающейся плитки шло тепло, трещали заледеневшие стекла, Альберт то и дело шмыгал носом. Не хватало еще заболеть, думал он, водружая миску на плиту и возвращаясь за стол. Медитативно отрезая куски толстой нити, накручивая ее на черенок ложки и устанавливая ровно посередине стакана, Альберт не находил повода не думать о том, что его тревожило.

Они вообще перестали разговаривать с Мартой, доведя до заученного: «Я беру тарелку?» – «Забери, спасибо».

Альберт приходил, отдавал тарелку с едой, забирал пустую и, пряча глаза, тут же уходил. Ему казалось, что Марта хочет что-то сказать, она даже открывала рот, но в итоге даже не звала сына. Наверное, ей, как и раньше, нужно было особое настроение, чтобы сказать что-то важное.

Альберт до панического ужаса не хотел ничего слышать. Ну, ведь ничего хорошего она сказать не могла.

Но в то же время он мечтал услышать что-то обнадеживающее, такое спокойное и уверенное. А лучше всего план действий на будущее. Потому как сам он не видел никакой надежды на долгую и счастливую жизнь.

Разливая горячий парафин по стаканам, шипя и обжигаясь, несмотря на обмотанные полотенцем пальцы, Альберт похвалил себя за несвойственную ему ранее предусмотрительность. Если не случится чудо – что очень вряд ли – и температура вдруг не повысится, то через два-три дня весь дом настолько промерзнет, что не будет ни света, ни тепла. В нежилых домах, занесенных снегом, уже ничего не работало. Все они погрузились в темноту и холод из-за распахнутых окон.

Вот тогда-то пригодятся свечи, и чем больше, тем лучше. А в идеале, так и вовсе развести посреди кухни костер и постоянно его поддерживать.

Впрочем, каждую зиму они вытаскивали из кладовки небольшую печку, к которой, хотелось верить, еще остался запас угля. А еще точно такая же, Альберт это отчетливо помнил, была дома у Лиа. Да они в каждом доме были, только и разницы-то, что в размере и портативности.

Вот тут-то и пригодились санки, за десять лет на чердаке успевшие накрепко зарасти паутиной, которую Альберт не без доли неприязни разгреб. Спустя полдня, с трудом проложив колею до дома Лиа и расчистив порог, он волок вторую печку домой, чтобы поставить ее в комнате у Марты. Та удивленно на него посмотрела, но так ничего и не сказала, кутаясь в одеяло, слишком тонкое, чтобы спасти от надвигающихся морозов.

– Вот так-то, – Альберт похлопал печку по блестящему из-под копоти боку и вытер руки, – принесу угля, растопим, тепло будет.

– Да не надо уголь тратить, – тихо попросила Марта, но Альберт ее проигнорировал, только отмахнувшись.

От неплохих запасов угля, собранных прижимистой Лиа, его отделяли каких-то полчаса по глубокому снегу туда и обратно столько же. Какой-то час – он ведь никуда не торопится.

– Альберт…

– Марта, – он строго глянул на мать, та пожевала нижнюю губу и кивнула.

Разговор снова был отложен до неизвестных времен, до которых еще нужно было дожить.

Спустившись вниз, Альберт потрогал застывшие свечки, отвязал ложки и принялся возиться с печкой. Кажется, в прошлом году с ней было что-то не так, но в тот раз с проблемой быстро справился Даан. Альберт тогда даже не смотрел: не мог предположить, что ему вдруг придется со всем справляться самому.

Свернутым полотенцем прочистив миниатюрный дымоход, Альберт поднял глаза на потолок и представил на деревянных досках аккуратное темное пятно – и это его почему-то ни капли не расстроило. Куда печальнее было бы в зиму остаться без тепла.

День давно перевалил за половину, и уже начало темнеть, но это не помешало Альберту снова одеться, взять метлу и подняться на крышу. Снег на крыше покрылся твердым настом, и Альберту пришлось его проламывать, чтобы пробраться в самый центр. Там он встал и принялся разгребать снег. Он пластами съезжал по крыше и падал вниз, во двор, закрывая окна первого этажа.

Альберт чуть не съехал вниз следом, но успел зацепиться и устоял. Мимоходом глянув вниз, подумал, что завтра обязательно нужно будет и окна расчистить, иначе свечи придется жечь круглосуточно.

Отряхнув курку и обувь, Альберт сполз по лестнице на чердак, уверенный хотя бы в том, что крыша не проломится в один прекрасный момент. Снега выпало черт знает сколько, ну так если все обвалится, то хотя бы не завтра.

Путаясь в темноте и спотыкаясь о коробки, Альберт наугад нашарил люк и, замерзший и красноносый, спустился в коридор. В одной руке он держал метелку, а в другой – ведерко со снегом. Выразительно шмыгнув снова начавшим протекать носом, пошел на кухню, заваривать чай из снега.

Чая в доме оставалось еще очень много, и если бы можно было не есть, а только пить, Альберт бы так и поступил. И воды было много. Вода была кругом, пусть белая и замерзшая.