Ржавые листья (СИ)

— Ещё сотен семь придёт из Чернигова. Возможно и больше. Вот, — я показал всё ещё свёрнутое бересто, отданное вестоношей. — Это письмо от черниговского воеводы. Он с нами.

— Кто? — жадно спросил Твёрд Державич, вмиг оживясь. — Слуд или Претич?

Я в ответ только усмехнулся и смолчал. Твёрд слегка насупился, но возмущаться не стал — понимал. А вот князю древлянскому это вновь не по нраву пришлось, но он тож смолчал.

— Теперь иное, — продолжал я, шаря глазами по лицам обоих. — Чего мы хотим?

— Как это — чего? — непонимающе спросил Мстивой Ратиборич. — Киев взять! Разрушить змеиное гнездо! Камня на камне не оставить! Вытравить проклятое семя калёным железом! И вернуть благие времена…

— Благие — это какие? — подозрительно спросил Варяжко. — Уж не те ли, что каждый князь — сам по себе, и каждая земля — врозь?

— Ну да! — Мстивой даже пристукнул кулаком по столу. — Вернуть народам свободу!

— Не дам! — рявкнул я неожиданно для себя, да так, что у самого в ушах зазвенело. — Я за эту державу кровь свою лил, а ты… ты — мне… смеешь такое…

Я задыхался, сам не понимая, что со мной. Нашарил ворот, рванул — так что резная деревянная пуговица отлетела и покатилась по полу.

— И впрямь — не стоит так-то, — спокойно сказал Твёрд Державич. — Что-то ты, Мстивой Ратиборич не в ту сторону засупонил. Твой отец за ту державу тож воевал ещё в те поры, когда ты и аза в глаза не видел. А ты всё это похерить хочешь?

Мстивой сузил глаза и насупился, по челюсти заходили желваки. Замолк.

— Что черниговцы-то пишут? — спросил Варяжко, поймав мой многозначительный взгляд.

— Да того же самого хотят, что и Мстивой Ратиборич, — усмехнулся я тяжело. — Киев спалить. Только в том, чтоб все — врозь, они не согласны. Они Чернигов главным на Руси сделать хотят…

Я вмиг понял, что проговорился. Варяжко сделал мне страшные глаза, но было поздно. Мстивой обрадовано расхмылил, но тут же вновь надулся. Боярин же Твёрд удовлетворённо усмехнулся, вмиг поняв имя черниговского воеводы.

И впрямь — чего бы это воеводе Слуду, великокняжьему наместнику, желать пожара, потока и разорения Киева? Он бы уж скорее мою да Варяжко сторону принял. А вот тысяцкий Претич, коренной черниговец, потомок северянских бояр…

Да ладно. Чего и в самом деле-то на свой хвост оглядываться?

— А я вот иначе думаю, — вкрадчиво произнёс Твёрд Державич. — Совсем иначе.

Помолчал несколько мгновений.

— Не любо жить поврозь. Не для того мы кровь свою лили в войнах да походах. Да только и так, что Киев или Чернигов над всеми — тож не любо. Надо так, чтоб все земли — вместе. В каждой — своё княжение. А только войны промеж землями — запретить. А набольшего, великого князя — выбирать. От всех земель. И при нём — совет вятших. От всех земель!

Варяжко молчал, быстро обегая горницу холодными серыми глазами. А я слушал Твёрда, а в голове неотвязно крутилась одна и та же мысль: нет, ничего у нас не выйдет. Наш заговор удачей не увенчается уже потому, что у каждой земли и каждого воеводы — своя цель. Радимичу Твёрду потребен совет вятших при киевском князе. Для древлянина Мстивоя Ратиборича главное — уничтожить Киев и никого более не слушать, он в седую старину тянет. Для черниговца Претича — возвысить Чернигов. Для Варяжко — отомстить Владимиру. А для меня — что?

— Потом решим! — отрубил, наконец, Мстивой. — После победы.

Вот-вот. А после победы начнутся раздоры, и вновь все передерёмся.

— Надо выбрать над ратью старшего воеводу, — сказал я, вновь опустив глаза. — Черниговцы признают старшим меня. Остальное решать вам, вятшие.

Варяжко помолчал несколько мгновений, вновь вытянув губы трубочкой, потом кивнул — согласен, мол. Ему-то всё одно, под чьим началом Владимиру глотку резать.

— Ты? — глухо спросил у радимича древлянин. Видно было, что ему это не нравится.

— А, — махнул рукой боярин. — Выбирать-то больше всё одно не из кого. Кабы был здесь хоть Волчий Хвост или Слуд, так я бы ещё подумал…

От таких слов меня даже перекосило, невзирая на всю мою выдержку. Нет, не победить нам, подумалось вдругорядь.

Так вот и стал я старшим воеводой над нашей сбродной ратью.

Великая река плавно набегала на носы лодей, брызгая в стороны бурунами. Скрипели вёсла, дружно загребая воду: а-рвок, а-рвок! И с каждым рывком, лодьи словно выскакивали из воды, прыгая на сажень вперёд. Я сидел на носу головной лодьи, угрюмо грыз калёные орехи и сплёвывал за борт, стараясь, чтобы скорлупу ветром не бросило в лицо. Встречный ветер сердито и задиристо морщил воду, шевелил мои волосы, лаская кончиком чупруна бритую голову.

Для того, чтобы быть угрюмым, были все основания. Волчий Хвост — он и есть Волчий Хвост… не волчий, а лисий! Самое веселье оставил себе, а меня отправил на обходную дорогу. Впрочем, ворчал я больше для вида — где-то в глубине я понимал, что Волчий Хвост прав и я бы на его месте сыграть не смог. Тут уж без спора…

Сверху медленно надвигались высокие земляные валы с бревенчатыми городнями на гребне. Вышгород. Стольный град княгини Вольги, строенный ещё при Игоре-князе. Тогда она себе этот городок для забавы построила, да только вот он у Киева мигом всю черниговскую торговлю перенял. И потом, уже княгиней великой будучи, Вольга в Вышгороде времени больше проводила, чем в Киеве. Благо, и Киев тут тож рядом — не больше часа пути на лодье.

Длинные вымолы Вышгорода, как водится даже об эту, раннюю весеннюю пору, были забиты товарами и лодьями. Но одно место было свободно: оно всегда бывает свободно — княжье место. Туда наш кормчий и направил бег корабля.

Гребцы дружно выбросили с борта мочальные связки — не покалечить бы борт лодьи о суровые сваи вымола.

— Подвысь! — хрипло рявкнул за спиной кормчий. Вёсла дружно поднялись и втянулись, насколько можно, в лодью. Кормчий ловко повернул весло, лодья косо подкатилась к вымолу и мягко стукнула бортом о кромку.

Я не спеша поднялся и спрыгнул на доски вымола, они упруго прогнулись под ногами. Тонковаты, — подумалось к чему-то, как будто это была моя забота.

К лодье уже бежал местный мытник, чернявый Бакун:

— Куда?! Осаживай назад! Нельзя сюда, княжье место!

— Нам можно, — хищно улыбнулся я. — Мы по княжьему слову идём. Не признал меня, Бакун?

Мытник остоялся, прищурился и прикрылся ладонью — полуденное солнце било ему прямо в глаза.

— Гюрята? Рогович, ты, что ль?

— Признал? — улыбка сошла с моего лица. — Вот и ладно. Глянь-ка сюда.

Бакун глянул на бересто с княжьим знаменном у меня в руке и кивнул.

— Добро, причаливайте. Я ж ничего.

— Да мы уж причалили почти, — повеселев, ответил я и велел кметям. — Эй там, кто-нибудь, дайте отмашку на остальные лодьи.

— Отеня-то как, в граде?

— А как же, — охотно закивал мытник. Видно было, что ему хочется почесать язык с досужим человеком. — Ты к нему, что ль послан?

Вот любопытный.

— Да нет, — я не собирался раскрывать княжьи тайны мытнику, пусть и вышгородскому. — Мытников вот на честность проверяем. Как кто что скрадёт, так тут же голову с плеч.

Шутка, однако ко двору не пришлась.

— Так, стало быть, мне с вас и мыта никоторого не будет? — кисло спросил Бакун, до которого только что дошло, что княжьи люди мыта не платят.

— А то, — довольно усмехнулся я. — Да ты не расстраивайся, Бакун, ты своё ещё возьмёшь, подкатит грек какой или урманин…

— Подкатит, как же, — обиженно протянул мытник. — С самого утра только один вестоноша с той стороны проскочил…

— Что ещё за вестоноша? — беспечно спросил я, внутренне весь насторожась.

— Да пёс его знает, — пожал плечами Бакун. — Говорит, что от Слуда воеводы к великому князю… Брешет, как дворовый кобель, хоть знамено у него и Слудово.

— Почто брешет?

— Кабы к великому князю, так впору на челноке до Киева — эвон, рукой подать… А не коню горой ноги ломать.

— Может, спешное что, — возразил я. — Пото и на коне…