Отряд

- Цыть! - на это загодя еще ответил Прохор. - Ты послушай только, о чем на Москве говорят! Мол, царь-государь польские обычаи не к добру вводит, русскому де духу противные - танцы премерзкие, игрища, баб к мужикам садит. Это про самого царя так говорят, а что про нас скажут? Боюсь, и не скажут ничего, а красного петуха пустят. Нет, уж лучше гусей не дразнить.

Ну, не дразнить так не дразнить, - вполне резонно ведь сказал Прохор. Так и порешили - по-старому свадьбу сладить, по обычаям московским. Дело несказанно облегчалось тем, что свадебка-то молодой вышла: жених с невестой оба были сироты, а, стало быть, за неимением маменек-тятенек, дедушек и прочих родственников, не было и старичья средь гостей, даже посаженого отца - и того не было, без него обошлись, - спасибо отцу Варсонофию, молодому священнику церкви Флора и Лавра, так обвенчал, а уж теперь на свадьбе гулял знатно - не успевали брагу из подпола таскать. Браги, слава Господу, много было, куда меньше - вина. Вот вино-то и порешили девчонкам на стол отдать, а сами бражицу, да мед, да пиво пили. Парни в сенцах сидели, окно распахнув настежь, девки - в светлице. Дверь распахнули - и обычаи соблюдены (сидят-то раздельно) и друг друженьку видно, а уж слышно… В светлице песню запоют - в сенях подхватят, ну, и наоборот, соответственно.

В светлице:

Славен город, славен город

Да на возгорье, да на возгорье!

В сенях:

Звон-от был, звон-от был

У Николы колоколы, у Николы колоколы!

Молодые вот только утомились туда-сюда бегать, потом махнули рукой, на пороге встали да взасос - под крики радостные - целовалися.

Почетный гость - князь Михаил Скопин-Шуйский - не побрезговал, пожаловал, с ним и Жак Маржерет, личный телохранитель царский. Уж и выпили. Правда, не по-московски - вусмерть упившихся не было, да и кому - приказным разве? Так тем завтра на службу: Ондрюшка Хват ни единого на три дня, на всю свадьбу, не отпустил, да и сам только по-первости поприсутствовал, а потом, сославшись на дело, ушел. Приказные после его ухода взбодрилися, кружками замахали: наливай, мол, - а чего б не налить? Свадьба ведь! Лишь один Галдяй Сукин квас нестоялый пил: ни к вину, ни к бражице, ни - упаси, Боже - к водке не прикасался, зарок после недавних событий дал. Чуть ведь не преставился парень от перепою, с непривычки-то! С тех пор и не пил - опасался.

К ночи ближе гостюшки разошлись: первым, как и положено, поцеловав молодых на прощанье, уехал князь Михаил, с ним и Маржерет, а уж потом и приказные потянулись. Остались лишь свои, близкие, да Галдяй Сукин - тоже теперь, считай, свой.

Сели не чинясь, за один стол, снова выпили - теперь уж по-простому, как меж своими принято. Пару песен спели, плясать начали. А потом Марьюшка - красавица Прохорова - домой засобиралась, мол, поздно уже. Волосы рукою пригладила - тут и Филофейка: на, мол, Марьюшка, гребешок, причешися.

Взяла Марьюшка гребень, глянула и, ахнув, едва не сомлела, - хорошо, подхватил Прохор.

- Что? Что такое? - заволновались хозяева. - Аль вино крепко? Аль жарко?

Девушка, впрочем, быстро пришла в себя:

- Нет, братцы-сестры милые, и вино хорошее, и не жарко. Дюже гребень мне сей памятен… из рыбьего зуба резной, с ошкуем…

Глава 16

По следу

Нередко царь ходил один по городу пешком, заходил в мастерские, толковал с мастерами, говорил со встречными на улицах. М. Острогорский. Учебник русской истории

Осень 1605 г. Москва

Гребешок! С ошкуем! Тот самый, что Василиса не так давно подарила Филофейке! И, по словам Марьюшки, именно этот - или точно такой же - гребень она дарила своему бывшему дружку Федотке, с год тому назад погибшему страшной смертью.

Так тот гребень или просто похож? Это выспрашивал Прохор уже после свадьбы. Выходило - тот. Крайний зубец обломан, характерные царапины на спине ошкуя - тот. И гребешок сей Иван самолично привез из-под Кром. Подарила та девчонка, Гарпя, сказав, что гребень кто-то оставил иль выронил. Кто?! И где теперь найти Гарпю… Впрочем, о последней как раз доходили слухи, вернее, не столько о ней, сколь о веселых «польских», как их здесь называли, девках. Дескать, они все в Москву подались, за старыми своими кавалерами - поляками, казаками, дворянами. Подались-то подались… только где их сейчас искать? Впрочем, что думать? Лучше уж спросить знающего человека.

Вот к этому-то человеку Иван и направился, благо от приказных палат идти было недалеко, всего-то пересечь площадь. Стояла уже осень, та самая, что зовут золотой: с желто-красным нарядом деревьев, летящими на ветру паутинками в прощальном тепле солнца, с журавлиным курлыканьем в светло-голубом небе. Осень… В середине сентября, как раз после свадьбы, вдруг зарядили дожди, но, слава Господу, вскоре успокоились, словно давая людям время спокойно убрать урожай, и в последнюю седмицу погода установилась теплая, сухая, будто бы снова вернулось лето.

Остановившись у ворот царского дворца, Иван вежливо поклонился страже - польским жолнежам в железных, украшенных петушиными перьями шлемах и кирасах, начищенных почти до зеркального блеска мелким речным песком. Вообще-то, по всем уставам, не рекомендовалось песком латы чистить, но поляки на то плевали, уж слишком большими щеголями были. Как, впрочем, и сам государь.

Едва вспомнив Дмитрия, Иван вздрогнул, - ну, вот он, легок на помине! Как всегда, лихо проскакав через всю площадь наметом, государь ловко выпрыгнул из седла и, бросив поводья стражникам, оглянулся на далеко отставшую свиту. Презрительно прищурившись, сплюнул и покачал головой:

- Эх, бояре, бояре… Мало того, что невежды, так еще и на лошадях кое-как скачут. Словно мешки с дерьмом, прости Господи!

Иван поклонился, приложив руку к сердцу:

- Здрав будь, великий государь!

- О?! - оглянувшись, удивился-обрадовался Дмитрий. - Иванко!

И тут же насупился, сдвинул брови:

- Ну что? Ошкуя поймал, наконец?

Юноша вздохнул - ну и память у государя!

- Скоро словим.

- Да сколько же ждать можно, а? - рассердился царь. - Я вам когда еще говорил? А воз и ныне там? Ужо, переведу всех вас в Сибирский приказ, поедете у меня всю Сибирь мерять да на чертежи-карты накладывать.

- Дело интересное! - оживился Иван.

- Интересное… - Дмитрий несколько поутих. - А с ошкуем-то кто будет возиться?

- Да поймаем мы его, великий государь, очень даже скоро. Все к этому идет. Тут вся загвоздка в том, что затаился он - ничем и никак себя больше не проявляет.

- Ах, вон оно что! - нехорошо ухмыльнулся царь. - Вам, стало быть, надобно, чтоб еще мертвяк растерзанный объявился! Молодцы, нечего сказать!

- Да словим мы его и так, государь, вот те крест! - Иван размашисто перекрестился на сияющие золотом купола Успенского собора.

Царь неожиданно засмеялся:

- Ладно, ладно, верю. Ведаю - серьезные дела быстро не делаются. И все ж - поторопитесь.

- Поторопимся, государь!

Иван снова поклонился, хоть и знал - не любит царь, чтоб за разговорами лишний раз спину гнули.

- Кажется, я вас обещал к себе позвать, поговорить о Франции, об университетах, - вспомнив, мечтательно улыбнулся Дмитрий.

И тут же, при виде подъезжающей свиты, легкая улыбка его сменилась недовольной гримасой, а темно-голубые глаза сверкнули затаенным гневом.