Страждущий веры (СИ)

— Весело у вас, — подоспел Кейл и, разглядывая непотребный вид Артаса, покрутил пальцем у виска: — Ты совсем рехнулся?

Наверное, так и есть. Не мужское занятие — детей воспитывать, а уж тем более девочек. Что у неё только на уме? Теперь даже прочитать не выходит.

Артас кинул поединщику ещё одну монету — бедолага был белее простыни и клацал зубами. Думал, наверное, его на ближайшей осине вздёрнут. Артас бы и вздёрнул, только чувствовал, что виноват сам. Сыну велел разыскать Лайсве и вернулся вместе с нетерпеливо переминающимся с ноги на ногу Кейлом на балкон.

— Какой демон тебе в ребро ударил? — встревожился старый друг, когда они остались наедине.

— Но Лайсве была хороша, согласись? — сейчас Артас больше всего желал, чтобы его дочь родилась мальчиком.

— Для девчонки, — пожал плечами Кейл.

— Ты бы видел её в святилище. Ветер даже мне так не отвечает. А когда я пытался успокоить её во время помолвки, она, кажется, обернула мой дар против меня. Можешь себе представить?

— К чему ты это рассказываешь?

У Кейла своих детей не было, и он явно не понимал, почему Артас бунтует против древних порядков.

— Её дар мог послужить на благо ордену гораздо лучше, если бы ей не пришлось так рано выходить замуж. Не в битвах, конечно, но в Круге судей или книжников. Я слышал, туда берут девушек с даром.

— Поверь, Артас, ты не хочешь такой участи для своей дочери, — печально ответил Кейл. — Неужели её жених настолько тебе не понравился? Какой у него дар?

— Оборотень. Шакал, — последнее слово Артас выплюнул, как проклятие.

Кейл рассмеялся:

— Тогда не тебе, дорогой друг, переживать надо, а ему. Если у твоей дочери действительно сильный дар, стоит ей только с ним освоиться, как этот шакалёнок заскачет перед ней на задних лапках, как левретка.

— Но он же безответственный слюнтяй и идиот, ещё хуже Вейаса. На такого нельзя положиться. Если что случится, Лайсве останется со своими проблемами совсем одна.

— Юноши сейчас все такие. Поверь, то, что показал сегодня твой сын, далеко не худший вариант.

— Лучше бы ей выбрали кого-то из наших, небесных: телепатов или, быть может, телекинетиков.

— Телекинетиков? — Кейл поперхнулся собственным смехом и посерьёзнел: — Уж не задумал ли ты с авалорскими некоронованными королями породниться?

Артас отвернулся. Слишком хорошо понимал, что это невозможно. Телекинез — королевский дар. В супруги телекинетики берут только себе подобных, очень редко кого-то со стороны.

— Они, по крайней мере, благородны и чтут брачные клятвы.

— Твоя гордыня тебя погубит, — Кейл хмуро покачал головой и отвернулся. — Женский дар — проблема мужа, а не отца. Ты должен её отпустить. Лучше подумай о той сотне воинов, которую твоя армия получит, как только Лайсве отправится к алтарю вместе с шакалёнком. У тебя ещё есть сын, который запросто может провалить испытание или даже погибнуть, если мы ему не подсобим. Чтобы что-то получить, нужно чем-то пожертвовать — помни это, Артас.

Он молчал. Жертвовать дочерью ради сына казалось ему неправильным.

Подперев дверь своей спальни тумбой, я улеглась на кровать. На белоснежной простыне остались кровавые следы. Рана совсем не болела. В красные дни намного хуже бывает: как прихватит живот, уже и на стенку лезть хочется, а кровь будто вся наружу изливается. Кажется, не переживёшь ты этих нескольких дней, но нет — всё проходит, чтобы вернуться в новом месяце с новыми муками. Нянюшка утешала, что во время родов намного хуже бывает. Куда уж хуже?

Жаль, что я такая неуклюжая. Ещё бы самую малость, и победила бы. Хотя какое кому дело? Отец решил друга развлечь, а с поединщиком всё сговорено было. Я чувствовала, что он поддаётся, а хотелось сражаться наравне с ним. Но это невозможно: девочек не берут в воины, девочки должны ждать мужа у очага и рожать детей... Пока муж развлекается с очередной служанкой.

Я встала и открыла окно. Пахнуло весенней свежестью, смешанной с ароматом цветущих яблонь. Сладко-то как, раздольно. Хотелось сбегать на речку или забраться на самую высокую ветку вековечного ясеня и ждать, когда с приветственным клёкотом вернутся с зимовки журавли. Но я уже не ребёнок, мне нельзя.

Помолилась бы ветру и небу, попросила совета и поддержки, но наших богов на самом деле нет, как нет и богов мужа. Всё лишь выдумки, чтобы подчинять людей и навязывать им свою волю. И дар наш, получается, вовсе не божественный, а может, и демонический, ведь демоны-то есть. У отца весь трофейный зал их рогами и шкурами забит. Выходит, никакие мы не избранные, а просто обманываем людей, точно демоны, с демоническим даром. И сражаемся с себе подобными, только чтобы самим больше досталось.

Плохо без богов. Ничего не имеет смысла: ни женская доля, ни мужская, ни даже сам орден. Непонятно, что хорошо, а что плохо, какой должен быть порядок и ради чего стоит жизнью мучиться. Можно же просто раз — и выпрыгнуть из окна. Внизу каменистый склон. С десятисаженной высоты точно насмерть разобьюсь. Не будет ни позорного замужества, ни волчьей травы на завтрак, ни даже месячных кровей. Ничего не будет. Пусто.

— Сестрёнка, хватит дурить, открывай! — раздался за дверью голос Вейаса. — Отца здесь нет.

Я отодвинула тумбу. Следом за братом в комнату заглянула нянюшка и, охая, осмотрела рану. Вскоре примчалась Бежка с тазом кипячёной воды, бинтами и заживляющей мазью на пчелином воске. Вейаса выгнали, а меня раздели и перевязали.

— Ты как? Сильно больно? — сочувственно спрашивал брат из-за притворенной двери. — Хочешь, я с кухни оладку стащу? Хочешь, тот оберёг из медвежьего когтя у резчика выкуплю? А хочешь... хочешь... Ну скажи, чего хочешь, я всё сделаю!

— Ничего, Вей, отстань! — прикрикнула я, когда он стал совсем уж невыносим. — И вы отстаньте, слышите?! Идите же! И до церемонии не возвращайтесь. Видеть никого не желаю. Отца в особенности, так и передайте!

Не слушая возражений, я вытолкала служанку и нянюшку из комнаты и снова придвинула тумбу. Как же они надоели со своей жалостью! Одна справлюсь. Дальше хуже будет, я знаю.

Ветер недовольно зашелестел занавесками.

— И ты отстань! — разозлилась я и захлопнула ставни. — Тебя нет, значит, и разговаривать со мной не смей! Я тоже больше не буду... Никогда!

Бросилась на кровать и разрыдалась.

Побыть в одиночестве до церемонии не вышло: на следующий же день отец велел начинать сборы. Я, естественно, отказалась. Тогда слуги сами принялись укладывать в дорожные сундуки мои вещи. Я безучастно наблюдала, как редеют ряды ни разу не надетых платьев в шкафу, как исчезают с полок выписанные из далёкого Дюарля парчовые туфельки, украшения скрываются в инкрустированных перламутром ларцах, гребни и щётки, зеркальце в серебряной оправе — прятали всё, словно не хотели, чтобы здесь осталось хоть малейшее напоминание обо мне. Я не выдержала и ушла. Бродила по замку, по всем открытым и тайным галереям, поднималась на все башни, прощалась с каждым камнем, ощущала неумолимый бег времени. До конца детства остался всего день, до конца жизни ещё один, а дальше неизвестность и пустота — существование никому не нужной, безвольной куклой. Так тому и быть.

К церемонии взросления мне купили платье из золотой парчи. Я не сопротивлялась ни когда корсет затянули так, что из глаз хлынули слёзы, ни когда на ноги надели неудобные узкие туфли, ни когда в высокую причёску вплели колючие белые розы. Отец уже не вёл меня под руку — моё место теперь было сбоку от хозяйского стола, вместе с жёнами и дочерями знатных рыцарей. Слуга подвинул мне стул, налил в кубок вина, положил что-то на тарелку — я не следила. Отец произносил долгую напутственную речь, поздравлял брата со вступление во взрослую жизнь. Дядюшка Кейл зачитывал послание Совета для Вейаса.

— Тебе надлежит отправиться в Чернолесье в Докулайской долине, — зычно выкрикнул он, чтобы все услышали. Не так близко, чтобы заподозрили, что всё подстроено. — В знак того, что ты прошёл испытание, нужно принести оттуда шкуру белого варга. Не чёрного, не бурого, не рыжего, а белого, запомнил?