«Пока мы под сердцем любовь эту носим, все ставя на карту…» (СИ)

— Что с ней случилось?

— Да ничего хорошего. Слушай, хватит меня держать! — парень машинально разжал пальцы, и гонец тяжело рухнул обратно на лавку. — Увлеклась темной магией, накликала беду и погибла, хорошо, никто больше не пострадал.

— Да он свихнулся, ребята, — с невероятным облегчением воскликнул парень.

— Я? Да это уже все кроме вас давно знают!

— Слушай, если я тебе скажу: все знают, что у тебя за ушами рога выросли, ты что делать будешь?

— Так это бред!

— А ты будто не бред несешь? Ладно, — он вскочил, — вот что. Этого умника я забираю к начальнику границы, у него же отпрошусь в отпуск — надо проверить, откуда такие враки на границу приходят. И еще: если и правда есть такой приказ, все равно кто его отдал… ну, вы знаете, что делать! Бывайте! Пошли, — кивнул он гонцу.

Часть лошадей у пограничной стражи всегда была оседлана — взлетел в седло и пустился бешеным аллюром. Смерч, а не человек — как еще его подначальные все не перемерли! Неблизкий путь проделали без остановки, влетел в дом, только что не волоком таща за собой беднягу гонца.

— Приветствую, Вэр. Что?

— Ты, посмеешь повторить здесь то, что плел у нас?

— П… протестую п… против самоуправства… и оскорблений! — задыхаясь, выговорил гонец.

— Этого человека, Вэр, послал к вам я.

Выяснилось, что известие о гибели королевы привезли на стоянку пограничных охотников в момент очередной тревоги. Вестника слушать было некогда, ему велели либо ждать, либо сменить лошадь и мчаться со всеми в бой. Юноша выбрал второе и погиб, не успев выполнить печальной миссии. Писем же на тайные заставы не возили — чтоб не попали не в те руки. Охотники даже не поняли, что погибший был гонцом. Они с честью похоронили безымянного храбреца на своем кладбище и остались в неведении на целых два месяца.

— Прошу отпуска на неопределенное время.

— Могу я узнать, зачем?

— Простите, но я вам должен отчитываться только по делам службы, а отпуск мой с ними не связан, — наглая фраза была произнесена с улыбкой, но вполне всерьез. — А службе урона не будет, коль скоро у нас теперь мир.

Служба без него и вправду не пострадает — что бы там ни приказывали, ребята никогда не оставят холмы и болота северо-восточного рубежа без присмотра. Пока не помрет захолмный-заболотный король, не будет тут никакого мира. И Лэйри это знала прекрасно. Собственно, она это и сказала… Не думать, только не думать ни о чем! Доберемся до столицы — подумаем. А то так и с ума можно сойти. Быстрей, еще быстрей!

Король проснулся оттого, что жесткая ладонь зажала ему рот, а в ребра уткнулось что-то острое. Он дернулся — острое чувствительно кольнуло. Кто-то сел на постель и прошептал, склонившись к самому уху:

— Сейчас вы будете тихо отвечать на мои вопросы. Если крикнете или шевельнетесь — убью. Даже если меня схватят, вам это уже не поможет.

Король кивнул — не потому, что был трусом, а потому что выхода не оставалось.

— Как умерла королева Алаириэн? — спросил ночной посетитель и отнял руку от его рта.

— Она увлеклась темной магией, накликала беду и погибла, — тоже мне, тайна, о которой два месяца назад объявляли на площадях. Но значит, это сумасшедший? Что же делать?

— По-вашему, я рискую головой, чтобы услышать бред, который повторяют на каждом перекрестке? — холодно осведомился незнакомец.

— Но это все, что я знаю, — в голосе короля звучало возмущение и недоумение.

— Хорошо, откуда вы это знаете? — после секундного колебания спросил нахал.

— От моего министра.

— Что, он пришел и сказал вам такое?

— Да, однажды утром он доложил мне об этом.

— И вы поверили?

— Почему я не должен был ему верить?

— Вопросы задаю я. Вы видели тело вашей жены?

— Мне сказали, что оно обезображено.

— Сейчас я уйду, а вы не шевелитесь, пока не сосчитаете до ста. Попытаетесь встать — найдете не дверь и не меня, а мой нож.

Ничтожество. О Мудрые, какое ничтожество! Разумеется, он ее не любил. А значит… Проклятье! Так вот в чем дело! Когда-то давно Лэйри рассказывала про свою магию, черпающую силы из любви. Может быть даже, она втайне ждала в ответ его признания. Это он, правда, понял только сейчас. Тогда, в свои семнадцать, Вэр сделал совсем другой вывод. Лучше им остаться добрыми друзьями, не с его легкомыслием быть источником магической силы, от которой зависит судьба всего королевства! Лэйри — замечательная девушка, но способен ли он любить так крепко и верно, как надо и, кстати, как она того достойна? Словом, признаваться ей в любви он не стал, гулял у нее на свадьбе, своеобразным способом обеспечив там благопристойность: самая шумная публика во главе с ним, потанцевав с дамами, отправилась продолжать праздник в столичных кабаках. Потом то плавал, то путешествовал посуху, изредка появляясь в столице и еще реже — при дворе. Года три назад подался в гвардию, как выяснилось, зря. Столичная жизнь и «непыльная» служба для его деятельной натуры оказались тесны. Пошли дуэли, пьянки, гауптвахта, опять пьянки, гауптвахта, опять дуэли, гауптвахта, любовные истории, дуэли, гауптвахта, долги, дерзости вышестоящим… Строгое предупреждение, которого он, видимо, не расслышал…Городская тюрьма, побег и роскошный кутеж в ознаменование успеха… Королевская темница. Основание: сил нет, надоел. В темнице было не так уж плохо — даже светло, окно выходит на море, только в нем не просто решетка, а каменный переплет. Кормили хорошо, кандалов не надевали. Просидел он там часть ночи и день, половину которого проспал после упомянутого кутежа, потом осматривался, следующей ночью опять поспал. Утром открылась дверь, и звонкий голос сказал:

— Доброе утро!

— Утро доброе не бывает, — проворчал он, предвкушая долгое поддразнивание хорошенькой дочки тюремщика.

— Кому как, — очень знакомо усмехнулась ранняя гостья. Вэр рывком сел на своем соломенном ложе. На пороге стояла Лэйри.

— Может, все-таки поздороваешься?

— А что, раздолбаям вроде меня можно здороваться с королевой? Она насмешливо рассматривала встрепанные русые волосы, в которых запутались соломинки, ссадину на скуле, небритую и неумытую рожу, расстегнутую на груди рубаху и штаны, — и в том и в другом он, похоже, еще в предыдущей тюрьме сидел или в канаве валялся…

— Хорош! — смех все такой же, будто не было пяти лет на троне. — А здороваться следует всегда и со всеми. — Прошла через камеру, подпрыгнув, уселась на широкий подоконник, как и все в этой темнице, за исключением отдельно взятого узника, безупречно чистый, прислонилась темной головкой к каменному переплету. — Полезай, что ли, сюда, и признавайся без утайки, как дошел до жизни такой, что комендант у меня в неурочный час аудиенции попросил и чуть не в ноги пал: «Смилуйтесь, государыня, заберите смутьяна Вэрелена Айльри в королевскую темницу, а то на гауптвахте от него никакого порядка не стало, я его в городскую тюрьму посадил, так он, подлец, оттуда удрал, и ладно бы из города тягу дал, так сидит пренахально в кабаке и побег празднует!»

— Что, прямо такими словами и сказал? — рассмеялся Вэр, устраиваясь на другом краю подоконника.

— Понятно, что не такими! Он же с государыней разговаривал, а не с обормотами всякими чумазыми!

— А можно полюбопытствовать, чего государыня только сейчас пришла, раз заранее знала, что за обормота ей в узники подкинули?

— У нее, знаешь ли, дел хватает. Да и жалобы на известного бузотера сперва почитать следовало, дабы соблюсти королевскую справедливость.

— Уж не подумала ли государыня, что он совершил какие-нибудь серьезные преступления? — улыбка Вэра стала напряженной.

— Подумала, что он мог — не подумав, — тихо, но твердо сказала Лэйри. — Так в чем же дело?

— А нечистый его знает… — пожал плечами Вэр. — Скучно было.

Лэйри совершенно не по-королевски присвистнула.

— Вот те раз! Так кто ж тебя держал в гвардии?

Вэр задумался.