Край Ветров: некроманс

Я все обдумал и решил, что приключений не хочу. Я спать хочу, или петь, или сладкого, но волнений — нет, не хочу. Зря я это вот, про книги.

Да, стоит оговорить немного то, как я выгляжу, чтобы была понятна надобность моих дальнейших манипуляций. Стоп. Может, мне и представиться пора?

Хорошо, раз так, то будем знакомиться. Меня зовут Мйар. Мйар Вирамайна Зубоскал, — где Мйар — имя, Вирамайна — фамилия, а «Зубоскал» — прозвище, которым зачем-то наградили меня кое-какие мои друзья, питающие склонность к нетривиальному юмору. Я не знаю своего точного возраста, но примерно с семидесятых годов прошлого века я проживаю в этом городе, а здесь, в подвале, всего пятнадцать лет. Я не человек в привычном смысле этого слова, но определить свою природу как-то иначе я, к сожалению, затрудняюсь. У меня вытянутые вверх заостренные пластичные уши, и я могу ими шевелить достаточно активно, чтобы выразить кое-какие эмоции. Но обычно об этой способности я напрочь забываю. А когда вспоминаю… Наверное, именно из-за острых этих, легко краснеющих лопухов девушкам и кажется, что мои глаза «щенячьи». Так же я могу, образно выражаясь, отращивать крепкие острые когти на руках и ногах. Механизм сего процесса в корне отличный от кошачьего — когти не прячутся нигде до поры, они каждый раз будто бы заново формируются… из костей, что ли? Я и сам толком не знаю, как это у меня выходит. Один мой друг, в общем-то, медик, интересующийся зоологией и разнообразной физиологией, как-то раз пытался мне объяснить, что именно со мной происходит в такие моменты, но я все равно не понял. Еще я здорово чую запахи, но, почему-то, довольно избирательно. Для меня не существует полной тишины, потому что я слышу, как поскрипывают мои суставы, шуршат спутанные волосы и стучит сердце. Ребята-паркурщики завидовали бы мне черной завистью, если б знали, на что способно доставшееся мне тело без каких-либо тренировок. Правда, я плоховато различаю цвета и совершенно не разбираюсь в людях, но это никак не отражается на моей внешности. Еще я немного умею играть на кое-каких струнных инструментах и на некоторых духовых, люблю готовить, худо-бедно знаю три языка, и вообще, таких невероятных парней наверняка должны брать в космонавты. А секрет здесь в том, что у меня на самом деле было время всему этому научиться. Правда. Но об этом потом как-нибудь.

Так вот, по всему по этому, дабы не травмировать детскую психику, я завязал волосы так, чтобы те стянули и скрыли нечеловеческие уши, втянул когти обратно и, прошуршав и потопав хорошенько, выбрался из-за дивана, правомерно наслаждаясь реакцией мальчишки.

— Ну, привет, — говорю, — тебе, вообще, кого?

— Тебе, вообще, кого? — спросил высокий, молодой на вид дядька с приятным лицом и таким же приятным, немного мурлычущим голосом.

— Зубоскала мне, — Ромка смотрел на него снизу вверх, чуток испуганно.

— Кого-кого?

— Вот его, — Ромка полез за пазуху и вытянул на свет помятое фото с перфорированным краем.

Мужчина как-то смешно перегнул брови, выпучил глаза, потом нахмурился.

— А? — сказал он.

— Это вы, судя по всему, — Ромка сунул фотографию обратно. — Вы как-то мало очень изменились за столько лет.

Мйар как стоял, так и сел, на уютный свой диван с разноцветными подушками.

— Вот же… — подумал он и нечаянно произнес это вслух.

— Меня Рома зовут, — тем временем представился мальчик. — А моя фамилия — Заболотницкий, это по деду фамилия.

— Так, стоп, стоп, стоп. Дай я угадаю. Твой дед меня знал и завещал тебе, или мне, что-нибудь типа «и в день твоего двадцатилетия передаст тебе зверь-человек текстолитовый меч-леденец…»

— Вот еще, — фыркнул Ромка, — я со своим дедом не общался лично, и вообще, когда я родился, его уже не было.

— Тогда при чем тут дед? И вообще, ночь на дворе, ты зачем сюда пришел?

Ромка ничего не сказал. Он вдруг нахмурился, подобрал под себя ноги и уставился в одну точку, куда-то в хитросплетение коврового узора.

Мйар встал с дивана и подошел к газовой плите, поставил на нее полупустой чайник, зажег огонь. Достал с полки цветастую большую чашку, потом, подумав, достал вторую. Открыл шкафчик и, поворожив над банками с травами, выбрал, как основу, малиновый чай, мяту для свежести восприятия и, для эксперимента, еще немного разностей, на случай, если вдруг получится хорошо.

Чайник не торопился кипеть, Ромка не торопился что-либо говорить.

Мйар прикрыл глаза на секунду, перебарывая растущее раздражение от этакой неопределенности.

— Я дверь не закрываю, ибо это мне ни к чему, — сказал он хмуро. — Сюда, ко мне, обычно никто не суется. По нескольким причинам. Видишь ли, воровать тут особо нечего, все старое и дешевое. Репутация у меня — не очень. Подобных себе я ни разу в этом городе не видел, а остальные ненормальные держатся от меня подальше, и это они молодцы. Даже собаки теряют мой след, что уж вовсе удивительно, но полезно и к делу не относится. Нормальный, здравомыслящий человек может сюда придти, только если знает обо мне, знает доподлинно, куда поворачивать, и, превозмогая слухи, страхи и прочие адекватные реакции психики, все-таки решается нанести свой бессмысленный визит. Коротко говоря, гости у меня бывают крайне редко. Ты, конечно, прикольный и симпатичный парень, раз решил развеять мое вечернее одиночество, но уж будь так добр, поведай, какого хрена ты здесь делаешь.

Мальчик молчал. Вода в чайнике начинала булькать, но до кипения ей было еще далеко. Мйар жевал шоколадную вафлю и думал о вечном.

— Моего деда звали Даньслав Никанорович, — Ромка глянул на Мйара исподлобья, как умеют это делать недоверчивые дети и прочие талантливые манипуляторы. Он явно ждал реакции, но Мйар продолжал жевать вафлю, только брови вздернул.

— Даньслав Никанорович Заболотницкий, женат на…

— Э-эй, ты погоди, зачем мне все эти животрепещущие подробности?

Но мальчик не останавливался, он продолжал, как считалку на зубок рассказывал:

-..женат на Варамире Глебовой, в народе Варе-Вороненке… Ребенок один, собственно, мой отец, Евгений Заболотницкий, спелеолог и путешественник…

— Ух ты, как интересно, — Мйар кривлялся. — А я тут при чем, а?

Мальчик снова посмотрел на него как-то особенно, глазами черными и чуток раскосыми, которые очень уж странно смотрелись в сочетании с его светлой шевелюрой и простоватым округлым лицом.

— Папа сказал, что если случится то же, что и с дедом, то маме об этом знать ни к чему, а от кошмаров мне только ты поможешь спастись. Я теперь ауру вижу, или что-то непонятное, не знаю, как назвать, настроения-эмоции и прочую фигню, и оно слишком все яркое… и сны, очень дурацкие, о том, что было и что будет, и что могло бы быть… И что есть, но его нет, и что повторяется, но не проходит. И я не сплю уже много… а толку — ноль, если хотя б как в фильмах, или огонь в руках, хотя бы, так ладно… Даже пускай бы было оно как у тех, о ком предки молчат! Но оно иначе, оно не так совсем, я даже не могу сказать, как…

Мйар искоса посмотрел на паренька, оглядел с ног до головы, плавно, по-кошачьи повел плечом, прикрыл веки и прислушался к своим ощущениям. Действующую магию он бы почувствовал. Наверное. От волшебства, не врожденного, а чужого, — слабо пахнет грозой и металлом, и обычно от его близкого присутствия кожа на запястьях свербит. Но тут, вроде бы, ничего такого не чувствуется. Парнишка как будто бы чист… Толку-то от этого. Пацан или бред несет, что можно утверждать наверняка, или нет, что вероятно точно так же, ибо за жизнь свою Мйар и не такое видел.

— Да и ребята во дворе смеются, одни считают, что я наркоман, а поди ж докажи что-то, а я спать хочу уже давно, очень давно…

— Насколько давно?..

— Дней пять уже, — Ромка отвернулся, нахмурившись. — Или три. Точно я не помню. Ну, я спал часа по три-два иногда, но больше — нет, потому что… не могу я больше этого выдерживать, и это… все вокруг… оно меня убьет.

Я залил кипятком травяную смесь. Иногда бывает так, что я на себе ощущаю боль или неудобство людей, духоту, например, или голод. Эмпатия, будь она неладна. Тут такого не было, и слава всему тому, кто там во что верит, потому как ощущения эти, естественно, обычаем не приятны. И желания уснуть, о котором твердил парнишка, я тоже не испытывал.