На пути в свой Гальюрид

Маручио пожал плечами.

— Ну, хорошо. Итак… «Ты, кто вечный раб пути…» Интересно сказано. Это они о путниках так, ты понял? Да-алее… «Ты, кто вечный раб пути, бойся возжаждать воду Билдердмижеса…» Да-а, Билдердмижес… У скажурбеев князь был, Билдерд, а Билдердмижес — это источник князя Билдерда…

— Там сказано, что пить нельзя, но ведь мы пили… и остались живы. Лишь вы с Серым…

— Ты неправильно понял, Маручио. «Бойся возжаждать воду»! Бойся. Тут не говорится о том, что нельзя. Теперь я дальше прочитаю, и ты поймешь… «Билдердмижес… Мир потерявшие на серг… серг — это их мера времени… обретут безграничное знание. Прочим же пившим воду сию стать бессмертными предстоит, чтобы нести свою муку, свой позор, свои…» Ага, в общем, нести все наши грехи. Ясная мысль. Только почему надо этого бояться? Странно. Бессмертье и всезнание — хорошие штуки, — рыцарь пожал плечами.

— Что-то я не все понял, сеньор Алессандро. Значит, теперь мы…

— Ты-то, Маручио, бессмертен. Радуйся. Сознание ты не терял.

— А вы, э-э, безгранично мудры?

— Вряд ли, хотя… Понимаешь, Маручио, стоит мне о чем-то подумать, захотеть что-то узнать, и в голове сразу возникают мысли, объясняющие, рассказывающие об этом. Р-раз — и я уже все знаю… Интересно и… немного страшно.

— Вот о чем, наверно, предупреждали скажурбеи. Боязно от всего этого.

— Нет, бессмертный ты человек, не об этом говорили пустынные жители, не об этом… Кстати, буря-то приближается!

— О, я мигом! Сейчас я.

— Маручио, Маручио, — шепотом проговорил сеньор Алессандро, следя за действиями ловкого, расторопного слуги. — Что теперь для тебя миг или час, если и год ты волен не принимать в расчет…

Вскоре рыцарь и оруженосец, запахнувшись в свои широкие выцветшие плащи, верхом выбирались из каменного лабиринта. Песчинки, поднятые робким ветерком, едва царапали лошадиные бабки. Необходимо было время, чтобы ветер набрал мощь и взметнул песок выше, до самого неба. В предчувствии этого люди поторапливали коней и глубже натягивали на головы капюшоны.

2. СЕРЫЙ

Мышь оказалась проворней охотника, и кинжал, не попав в цель, тяжело стукнулся о пол, подскочил, ударил в стену и, гремя, покатился назад. Бурый шерстистый комочек будто на ниточке притянулся к черному неровному треугольнику щели и, пискнув, пропал в ней.

— Подлая тварь!.. — выругался огромный темноволосый сеньор, восседавший во главе большого стола. — Перьен! Принеси мой кинжал. Быстро!

Юркий маленький слуга, стоявший в неосвещенном углу возле двери, мигом сорвался с места и, подбежав, склонился над кинжалом.

— Сеньор Беркадо! Здесь на рукояти… Здесь появилась трещина.

— Ублюдок! Там не должно быть никаких трещин! Что ты говоришь?!

— Нет-нет, я ничего не говорю, сеньор. Сейчас все исправлю.

— Брысь! Ну!

Слуга выскочил за дверь, а рыцарь посмотрел на своего соседа справа.

— Житья не стало с этими недомерками. Помнишь моего первого оруженосца? Кстати, его также звали Перьеном. Вот в ком силища была. А сейчас! Почему вокруг одни хиляки? Этот у меня уже седьмой или восьмой будет.

— Да, да… А Перьен, тот, первый Перьен, он что — сам ушел от тебя? осторожно поинтересовался у рыцаря его собеседник, высокий, худой человек, кутавшийся, несмотря на жару и духоту, в длинный зеленый с пятнами плащ.

— Как же, уйдет кто-то от меня. Пришиб я его. Перечить он стал, ну и… Колом по голове, а потом… сам понимаешь. Да, наверно погорячился я тогда. Зря, конечно. Все равно со временем сломил бы его, заставил бы слушаться. А сейчас — тьфу! Мелочь какая-то, не прислуга.

— Да-а, — неопределенно протянул человек в плаще.

Второй сосед сеньора Беркадо, на удивление суетливый, хотя и очень полный молодой человек с колышущимися формами и отвисающим тремя складками подбородком, казалось, не прислушивался к разговору, налегая в основном на жаркое приправленное кислым соусом. Часто и громко ударялся о крышку стола огромный кувшин с вином, стоявший по левую руку от толстяка.

— Ух, люблю ванзийское! — промолвил наконец обжора, инстинктивно стремясь заполнить паузу, возникшую в разговоре. — Даром, что издалека везут… Отличное вино.

— А я слышал, что теперь дорога на Ванзию стала вдвое короче, оживился высокий. — Говорят, через Саархаб теперь можно ехать. Кто-то убил чудовище.

— Что, правда? — вяло отреагировал толстяк. — Перевал теперь свободен? Это хорошо. Осенью поведу туда свой караван… Интересно, кто же убил этого скорпиона?

Сеньор Алессандро сидел один в темном углу столового зальчика таверны «Золотой конь». Запивая кислым вином непрожаренное мясо и плохо выпеченные лепешки, он невольно прислушивался к разговору, протекавшему между сеньором Беркадо и двумя его собеседниками. Перед тем, как прозвучали слова о Саархабском перевале, сеньор Алессандро вдруг прекратил пить и поднял голову. Он неотрывно глядел в спину молчащего сеньора Беркадо. Когда прозвучал вопрос «…кто убил скорпиона?», слегка помешкав, сеньор Беркадо стукнул кулаком по столу и заявил:

— Скорпион — мой военный трофей. Моя добыча. Я разделал его две недели назад на Саархабском…

Он не закончил фразу, остановился и посмотрел в глаза высокому.

— Ты мне не веришь, Необ? Не веришь?

Необ пожал плечами и ничего не ответил.

— Да, я понимаю, нужны доказательства. Конечно…

Выдержав паузу, сеньор Беркадо вдруг провозгласил:

— И они у меня есть!

Толстяк и Необ переглянулись.

— Перьен! Скотина! Иди сюда!

Хлопнула дверь, и Перьен подкатился к своему хозяину.

— Я здесь, сеньор Беркадо. Кинжал еще не готов, сеньор…

— Молчать! Трофей сюда. Живо!

— Ваш последний трофей?

— Быстро, тащи! Что, мне по десять раз повторять?

Перьен скрылся и тут же появился вновь, волоча по грязному полу объемистый кожаный мешок. Мешок тотчас же был вскрыт.

— Ну, как вы думаете, — сеньор Беркадо с чувством превосходства глядел на своих собеседников. — Что это такое?

— И что же? — Необ был невозмутим. — Никак задняя лапа скорпиона?

— Ты почти угадал. Это не задняя, это передняя лапа саархабского скорпиона. Вот его боевая клешня… Ага, каково?

— И что же ты так долго молчал, — покачал головой молодой обжора. — Я бы давно уже на каждом углу об этом трепался. Такое чудовище завалить…

Сеньору Алессандро не нужно было заглядывать в мешок, он отлично представлял, что в нем лежит: многосуставчатая лапа, серая с бурыми проплешинами, с сосульками свалявшейся шерсти, с разверстой, но уже безопасной клешней. Наверняка, левой, потому что правая клешня была раздроблена мечом сеньора Алессандро еще в самом начале битвы и вряд ли годилась теперь для подобных демонстраций.

Рыцарь Беркадо не понравился сеньору Алессандро сразу, с того самого момента, когда он затеял отвратительную охоту на беззащитного грызуна, отважившегося совершить отчаянную вылазку в зал. Как только прозвучало заявление о победе над саархабским чудовищем, в душе сеньора Алессандро начало разрастаться чувство отвращения к бесчестному человеку, лжецу и наглецу, посмевшему присвоить себе чужие заслуги, и он заговорил:

— По-моему, принц Фаурэт обещал наградить того, кто привезет ему глаз и сердце скорпиона. О ногах и лапах, пусть даже изрядно клешнятых, в Указе Фаурэта ничего не говорится.

Резко повернув голову, рыцарь Беркадо посмотрел на вступившего в разговор чужака с такой яростью, что, казалось, он проткнет сеньора Алессандро взглядом, словно двумя хорошо отточенными клинками.

— Я изрядно покромсал его, — успокоившись и вновь отвернувшись к своим собеседникам, проговорил сеньор Беркадо. — И мне кажется оскорбительным какое бы ни было недоверие к моим словам.

— А чем вы ответите мне, сеньор Беркадо, если я обвиню вас во лжи? Вы не убивали саархабское чудовище. Ну!

Молчание длилось недолго.

— Во двор, сеньор… Не знаю вашего имени.