Охота на героя

Я мог бы рассказать о сообщениях из Валлего, Паррэка и тысячи других городов, мог бы рассказать о странных существах, все чаще встречающихся по всему миру; мог бы поведать о нашей приватной беседе с Дирл-Олл-Арком или, в конце концов, напомнить о Топи. Но не стал этого делать.

— Скажи, Элаторх, ты уже раз десять, пока мы разговариваем, смотрел на мои солнечные часы. Неужели так торопишься?..

Он судорожно отхлебнул цах, поднялся и начал мерять комнату шагами. Позвякивала, насмехаясь над смятением наследного принца, пара пробирок, которые я забыл унести в лабораторию.

— Знаешь, учитель, сегодня необычный день! — признался он наконец, замерев у западного окна. — Кажется, Селиель… кажется, у нас будет ребенок! — Элаторх нервно потер запястье и снова зашагал. — Точно еще ничего не известно, сегодня мы должны ехать к врачу во Фресс, к Рукгелю — ты с ним, кажется, знаком. Это неофициально, ничего точно еще не известно, но… Понимаешь?!

Я понимал. У эльфов, как и у прочих долгоживущих, дети рождаются крайне редко. Что и говорить… славно, славно!

— Молодец! — Я прихлопнул ладонью по столу и поднялся. — Ну что ж, езжай, езжай и передавай мой привет Рукгелю. И — мои наилучшие пожелания и тебе и Селиели.

Он рванулся к двери уже на пороге замер:

— Учитель… а зачем ты меня вызывал?

— Потом, Элаторх, потом. Это… потерпит.

Он вдруг шагнул ко мне, порывисто обнял — и застучал каблуками по лестнице. А я позвонил в колокольчик и велел Авилну убрать со стола недопитый цах; незаконченный же разговор унес с собой, чтобы снова и снова все обдумать — в который уже раз…

Пускай теперь остался ты один, и пусть твой враг кричит сейчас: «Победа!» — ты все идешь по выстывшему следу и все стремишься будущность спасти.

Что суд толпы для тех, что ищет правду?

Что расстояние для тех, кто сердцем чист?

И вот тобой еще один написан лист.

А все ль в нем верно? Кляксы не исправить.

И ты готов на жертвы и потери, и груз страданий ляжет на плечо…

Но темной ночью думаешь — о чем?

О том ли, что для всех давным-давно потерян?

О том ли, что любимые уста сейчас целуют где-нибудь другого?

И в этот миг поймешь ты, неспокойный, что от геройства чересчур устал…

Глава четырнадцатая

Человек с лицом гипсовой маски торжествовал. Еще недавно ему казалось, что все замыслы рушатся, — и вот катастрофа предотвращена!

Он отошел от стола, на котором был закреплен большой старый лист ватмана, и опустился в свое любимое кресло.

Итак… итак… обстоятельства складываются наилучшим образом. Черный Искатель смерти вот уже три месяца как находится в плену у главаря ловчего отряда горных гномов. Что же касается молодого альва по имени Ренкр, сегодня человек с лицом гипсовой маски убедился и в его смерти. Он отследил с помощью карты, выпавшей из распотрошенного вьюка, меганевру, которая как раз отыскала себе супруга. Насекомые диковинной статуей застыли в прибрежных зарослях; невдалеке квакало и ворчало болото, которое должно было стать колыбелью для новорожденных стрекозят. А на земле валялись растерзанные тюки, принадлежавшие ранее альву. Выходит, сам он мертв, иначе обязательно развьючил бы насекомое, прежде чем отпустить.

Что ж, значит, все в порядке.

Человек откинулся в кресле, закрыл глаза и улыбнулся краешком рта.

Отлично!

Жизнь продолжалась.

Узник в камере, что располагалась справа по коридору, снова захохотал. Он хохотал так вот уже вторую неделю, а до этого все умолял старого Варна, хранителя тюремных подземелий, освободить его. Властелин, разумеется, никогда даже не допускал подобной мысли в свою старую плешивую голову. Еще никто, попавший в его каменное царство с вечно капающей с потолков водой, — никто никогда не возвращался на волю!.. — кроме Черного, но даже и иномирянин снова оказался здесь. Кое-кому хотелось верить, что теперь-то уж — насовсем, хотя сам бессмертный так не считал.

Его тело прибили к стене толстыми металлическими гвоздями с широкими шляпками, заостренными по краям, так что при любом движении они резали кожу. Варн почти не кормил его, прекрасно зная, что уж этот-то пленник с голодухи не помрет.

Никогда.

Это слово пульсировало в сознании узника, как огромное палящее солнце.

Никогда не вырваться отсюда. Вечно висеть на цепях, изнывая от голода.

Бессмертный предпочитал по-другому использовать свое «никогда». Никогда не сдаваться. Ждать. И верить. Жаль только, что времени у Черного было маловато — где-то там, наверху, остались еще незавершенные дела, требующие его участия.

Но выше головы не прыгнешь. И поэтому он ждал, черпая откуда-то новые силы, чтобы терпеть.

В соседней камере снова раздался дикий звериный хохот.

Эльтдон откинул со лба прядь влажных волос и в очередной раз воззвал к Создателю, умоляя прекратить это невыносимо долгое странствие. Ничего, разумеется, не изменилось. Стрекоза стремительно летела над морем — вот уже которую неделю над все тем же неизменным и нескончаемым морем. Астролог устало вздохнул и закрыл глаза.

Граттон (так звали гнома-меганеврера) умело правил насекомым и изредка выкрикивал десятистрочные тэнгары — белые стихи, считавшиеся вершиной гномьей поэзии. Часть тэнгаров летун сочинил сам, часть — выучил на память из книжицы, что обнаружилась в его дорожной суме. Граттон, как выяснилось в первые же дни путешествия, был непризнанным поэтом, а в армию пошел только потому, что на этом настояла мама, занимавшая в дэноге (то бишь клане), к которому принадлежал Граттон, очень высокое положение. Подчинившись родительскому произволу, меганеврер не оставил надежды прославиться на литературной ниве и потому всякую свободную минуту либо посвящал изучению культурных сокровищ, созданных его предшественниками, либо силился сам сотворить нечто стоящее. К сожалению Граттона, как раз свободных минут за последние несколько ткарнов у него было очень и очень мало, поэтому в неожиданно выпавшую возможность избавиться от обрыдлой профессии он вцепился клещом. Пожалуй, из всей троицы — Эльтдона, гнома и стрекозы — именно гном получал самое большое удовольствие от путешествия. Граттону уже удалось настрочить целый ворох тэнгаров собственного сочинения, и теперь летун проверял их на своем нечаянном пассажире.

«Еще чуть-чуть — и я его убью», — подумал Эльтдон. Он мысленно окинул весь тот путь, который они преодолели, и содрогнулся.

На то, чтобы добраться до побережья, у них ушло около двух недель. Потом еще около двух месяцев они летели вдоль берега. Граттон делал все возможное, но стрекоза, как казалось эльфу, летела недостаточно быстро. По крайней мере, его мысли неслись значительно быстрее.

Потом они покинули землю — теперь приходилось лететь еще медленнее, чем раньше. Часто Граттон заставлял насекомое зависать над самой поверхностью моря и, закидывая удочку, ловил рыбу. Эльтдон очень переживал, что им приходится задерживаться, но ничего поделать было нельзя. И, кроме всего прочего, эльф страшно волновался за стрекозу — как она выдержит этот перелет, ведь на нее-то возлагалась огромная нагрузка. Граттон, как мог, успокаивал астролога, но было заметно, что гном и сам волнуется.

Ели то, что удавалось поймать. Меганевра тоже в основном питалась рыбой, выловленной и подаваемой ей хозяевами на длинном шесте — тарре, да еще изредка схватывала выскакивающих из воды рыб-летучек. Дабы давать отдых крыльям, стрекоза иногда прекращала яростно взбивать ими воздух и пыталась парить.