Гарри Поттер и Наследники Слизерина (СИ)

Единственным светлым пятном за всё лето было письмо с оценкам по СОВам. Несмотря на все треволнения конца учебного года, каким‑то чудом Гарри умудрился набрать целых семь СОВ, не завалив даже Зельеварение. Возможным объяснением такого успеха было то, что экзамен принимал не Снегг, а работники Министерства из отдела Волшебного Образования. Полученных баллов Гарри как раз хватало на то, чтобы после школы учиться на мракоборца, о чём он страстно мечтал в последнее время. Он вынашивал планы мести Беллатрикс Лестрейндж, убившей Сириуса.

Все каникулы он мучался оттого, что не с кем поговорить, перекинуться словечком. Как же он скучал по Сириусу… Безумно. Да, конечно, он получал письма от друзей – Рона и Гермионы, от Хагрида, даже одно от Дамблдора, но ведь это только письма… Гермиона с гордостью написала ему, что набрала девять СОВ, в чём Гарри нисколечко и не сомневался. Он даже удивился, что она не набрала все десять. Рон звонил ему пару раз, сообщил, что против ожидания набрал шесть СОВ, хотя не рассчитывал и на два. За это он был весьма обласкан Миссис Уизли, но занесён в чёрный список Фредом и Джорджем, которые в своё время набрали всего‑то по три СОВа. Они и так до сих пор не могли простить крошке–Ронни того, что он стал старостой, как и почти все остальные братья Уизли до них. Рон жаловался, что они немило–сердно дразнят его, обзывают предателем и не пускают в свой магазинчик приколов в Косом переулке даже посмотреть на то, что они там продают. Больше Рон ничего рассказать не успел, потому что под бдительным оком тёти Петунии особо не разговоришься…

Ещё друзья пересылали ему статьи из Пророка с важными сообщениями. Так Гарри узнал, что мятеж дементоров удалось подавить, что Волан‑де–Морт бесследно пропал, совершенно ничего не предпринимая и не начиная войну, что Пожиратели, бывшие с Воланом‑де–Мортом в Министерстве, снова непонятно как отвертелись от тюрьмы. Всё это оставляло желать лучшего.

В случае острых приступов одиночества Гарри мог поговорить с Буклей. Она всегда его внимательно выслушивала, аккуратно пощипывая клювом за ухо в знак одобрения, да ведь и это всё было не то. Букля не умеет разговаривать: дать совет, ободрить, похвалить, объяснить. Был бы у него хоть какой‑нибудь захудалый пятиюродный дедушка – Гарри ни на минуту не остался бы с Дурслями. Он был безумно рад, что они уезжают. Терпеть ненавистное семейство становилось все труднее.

— Остаёшься, да? Остаёшься! – мерзко хихикал утром Дадли, примеряя обновку – гавайскую рубашку как минимум 56–го размера, – остаёшься в этом дурацком пыльном пригороде, а мы уезжаем отдыхать и развлекаться! – О том, чтобы взять Гарри с собой, даже и речь не шла.

— От чего это ты собираешься отдыхать? От ничегонеделания, что ли? А–а-а! Ты переучился, устал получать двойки в Воннингсе, бедный Дадлик! Аж похудел, бедняжечка, с 58 до 56 размера. – Гарри сочувственно поцокал языком. Вес Дадли явно зашкаливал за центнер, хотя он и сидел на диете. Целых два раза в неделю по часу. – Смотри, как бы из‑за твоего веса самолёт в океан не упал. Сколько, говоришь, тебе мест в салоне выделили? Два? Три? Или ты полетишь в багажном отделении, потому что для таких, как ты, и размеры кресла не предусмотрены? Колобок в подтяжках! Почему у тебя вообще такое дурацкое имя? Это производное от додик, что ли, или дурик? Ай–яй–яй, ну и фантазия у твоих мамы с папой, я бы сто раз удавился, с таким‑то имечком! – Гарри, наконец‑то, научился дразниться.

— Ах ты, тощий заморыш! Глиста в обмотках! Скелет ходячий! Очкарик несчастный! И имя у тебя глупое, слишком уж простонародное! Радуйся хотя бы, что ты не Джон Смит, парней с таким именем даже бить приятно. А тебе я сейчас покажу, как дразниться, ты у меня допрыга–ешься! Применю на тебе пару приёмчиков из бокса! Я из тебя сейчас котлету сделаю и съем её на обед!

— Подавишься!

Дадли неуклюже развернулся, чтобы схватить Гарри за шкирку, но тот шмыгнул мимо, а толстяк задел локтем изящный столик на одной ножке. Любимая хрустальная ваза тёти Петунии опрокинулась и упала на пол, с мелодичным звоном разлетевшись на тысячу осколков.

Тётя Петуния была тут как тут.

— Что здесь происходит?! – взвизгнула она бензопилой. – Моя любимая ваза! О–о-о! А–а-а! Кто это сделал?! Гарри, я знаю, это ты, неблагодарный щенок! Мы приютили тебя, дали кров и пищу…

Началось, – подумал Гарри, – сейчас она скажет скольким они ради меня пожертвовали, во сколько им обходится мое содержание, обучение и воспитание… А ваза – лишь повод. – Смысл лекций тети Петунии с годами не менялся, сколько он себя помнил.

— Ради тебя мы пожертвовали спокойствием и благополучием нашей семьи. Дядя Вернон трудится в поте лица, чтобы прокормить тебя, я пренебрегаю собственным сыном, чтобы следить за тобой. Бедный Дадлик весь извёлся, похудел, (Что? На 200 граммов?) чтобы угодить тебе! А что мы видим с твоей стороны? Какой чёрной неблагодарностью ты платишь нам за добро и любовь…

Ей еще минут сорок распинаться, – подумал Гарри апатично, но при этом он постарался придать своему лицу настолько благодарное выражение, насколько возможно для мальчика, не ведающего, кого и за что он должен благодарить. Гарри уже наизусть выучил все эти обвинительные речи. Они, как‑никак, ведутся в доме Дурслей уже почти 16 лет.

Гарри не мог вставить ни слова в гневный монолог тети Петунии, чтобы оправдаться. Ведь не он же в самом деле разбил вазу, а бегемот–Дадли – мой котёночек. (И на каком это Вискасе он так раздобрел?) Ему надоело выслушивать стоны и ахи.

— Это Дадли разбил вазу, а не я! – громко сказал он, пытаясь перекрыть вой сирены, раз–дающейся из горла тетки.

– …как можно так беспардонно нарушать… Что–о-о? – не поняла тётя Петуния, прерванная на самой середине проникновенной фразы.

— Да не я это, это Дадли натворил, – повторил Гарри смиренно.

— Это он виноват, он, – притворно заканючил слоноподобный Дадли, выразительно шмы–гая носом. – Он меня дразнил жирным боровом, пончиком, жиртрестом, пузырём, толстопузом и беременным хомячком!

— Неправда! – попробовал было возмутиться Гарри. – Я ничего такого… Да я просто… (А жаль, что я не догадался назвать его беременным хомячком!)

— Не смейте оправдываться, молодой человек! Мой сын не станет врать! Это ниже нашего достоинства, достоинства Дурслей, возводить напраслину на какого‑то мальчишку Поттера! – тётя Петуния аж покраснела, охваченная праведным гневом. Входя в раж, она словно проповедь читала, выражаясь официально и будто демонстрируя окружающим, как много умных слов она знает. Но это было все же лучше, чем неконтролируемый истеричный визг.

И тут тётя Петуния неожиданно вспомнила, из‑за чего разгорелся весь сыр–бор.

— Это же моя любимая ваза! Она такая дорогая! Вернон подарил мне её на десятилетие свадьбы! А ты что натворил, мерзкое отродье! От тебя одни убытки и ущерб! Убирайся с глаз моих долой, чтобы я не видела тебя до самого отъезда. Сиди в своей комнате и не высовывай–ся. Отработаешь мне стоимость вазы у Миссис Фигг за время нашего отсутствия. О–о-о! Целых две недели отдыха от тебя! – И Миссис Дурсль закатила глаза в сладостном предвкушении.

Ну вот, – подумал Гарри, покорно плетясь в свою комнатушку, – мало того, что при–дется жить у этой странной старушенции, так ещё и работать на неё! Мало я у тёти Петунии грязь возил… так теперь она меня в аренду соседям сдавать собирается! Что я – раб какой? Арабелла Фигг, конечно, из наших, и всё такое, но при этом она сквиб. Весёлого мало. Небось, придётся приводить в порядок подвал, битком набитый хламом, или сортировать её любовные письма столетней давности. И всё это по чужой вине. Почему всё так несправедливо? Хоть бы уже эти ненавистные каникулы уже кончились и я бы поехал наконец в школу!

Гарри Поттер был, наверное, единственным на свете мальчиком, искренне ненавидящим летние каникулы. Ведь у Гарри они ассоциировались не с отдыхом от школьных занятий, а с пребыванием у Дурслей. А необычная школа Хогвартс – школа Магии и Волшебства – была для него олицетворением другого мира. Мира друзей, приключений и опасностей. Мира, где его любили. Мира, где он был счастлив. Мира, которому он принадлежал и который по праву принадлежал ему. …Его мира, который он покидал на лето словно по ошибке.