История первая: Письмо Великого Князя (СИ)

— За… за?чим? — удивлённо пробормотал мальчишка по-забольски, почувствовав, что его перевязывают, но потом открыл глаза, увидел незнакомые лица и испуганно рванулся.

— Спокойно, индеец, — твёрдо взял его за плечи командир, осознавая вдруг, что Лужу, Никиту Мокринского, застрелил, быть может, именно этот белобрысый чумазый мальчуган с размалёванным, как и у всех остальных, лицом. Или не Лужу, а кого-то ещё, раньше, неизвестного, может, даже выринейца — какая тут разница. Это был маленький убийца.

Офицер поборол желание придушить пацана на месте, взял себя в руки и, наклонившись к пытающемуся вырваться «индейцу», сказал, переходя на русский язык:

— Не вырывайся и дай закончить перевязку, а то себе же хуже сделаешь.

Мальчик метнулся взглядом по сторонам и перестал дёргаться. Скривился и уточнил, тоже перейдя на русский без каких-либо проблем:

— Типа, я в плену.

Командир подумал, что жёстко повести себя сейчас — избавиться от многих проблем в будущем, и твёрдо ответил:

— Именно.

— Гады, — пацанёнок повернул голову на бок и сплюнул. На этом выражение эмоций закончилось. «Пленник» был на удивление спокойным. Только глаза странно блестели.

Санинструктор кончил перевязку и отошёл к другим раненым, с интересом оборачиваясь.

— Мы, что ли, гады? — уточнил тем временем командир, затем вздёрнул пацана на ноги: — А вы, значит, не гады?

— Мы — Скальже Стая! — зло выкрикнул ребёнок, судорожно сдёргивая вниз закатанную санинструктором штанину.

— Вы — просто истеричные дети, — отрезал офицер. — И нечего строить из себя крутых. Погляди, до чего вы доигрались!

Он силком подтащил мальчика к общей могиле и заставил взглянуть. Просто дети, которым бы ещё жить, играть, взрослеть, любить — а теперь уже поздно. А рядом ещё одно тело, ещё одна судьба, точно так же ушедшая в вечный покой. Уравненная с судьбами этих детей, вкусившая одной с ними смерти.

У могилы стоял солдат — с виду почти никак не отличить от остальных. Просто волосы длиннее, чем у других, забранные в хвостик и под воротник спрятанные, да оружия в руках никакого нет. Но вот солдат скинул куртку, аккуратно достал из рюкзака епитрахиль, завёрнутое в тряпицу кадило…

— Вот настоящее лицо войны. А не обезьяньи прыжки на деревьях. Вот этих вот — всех — не вернуть, как ни старайся, — тихо проговорил капитан, в то время как пацан очумело глядел на солдата, превратившегося за считанные секунды в священника. Потом мальчик подошёл к краю могилы, заглянул…

— Война — это вы! Когда-нибудь вы все друг друга перестреляете, и война закончится, — отшатнулся ребёнок, судорожно пытаясь вдохнуть, и бессильно обвис на руках офицера, словно ноги перестали держать.

— Глупо так рассуждать, особенно малявкам вроде тебя, — командир крепко держал его за плечи. — Дети обычно думают, что знают всё на свете. Это не так.

— Мы не дети!

Офицер промолчал на это, а солдат-священник вдруг повернулся к пацану и спросил:

— А они… крещённые были? На некоторых крестики видел… — и под тихим, неожиданно добрым взглядом мальчишка почему-то не смог не ответить:

— Были… Бога все звали, как припрёт, — буркнул он, отворачиваясь. — Даже я.

Капеллан кивнул, словно так и думал.

— А чего вы, махалкой своей махать будете? Они и так уже трупы, чего вы? — мальчишка горько, со слишком взрослой, циничной насмешкой взглянул на него и даже на мгновенье перестал хмуриться, когда тот ответил:

— Думаю, однажды ты поймёшь, чего я и зачем, — и, грустно улыбнувшись напоследок, священник отвернулся к своему рюкзаку.

Командир вздохнул и повлёк мальчишку прочь, чтобы не мешать отцу Николаю готовиться к отпеванию.

Отцу Николаю было двадцать четыре — молодой священник попал на войну «с порога семинарии». Высокий, бронзово-рыжий, улыбчивый — он находил слова для каждого из солдат и офицеров беспокойного батальона. Война его не сломала, как многих других молодых людей, а, казалось, выковала. И солдаты, и офицеры тянулись к нему — просто как к человеку, который всегда поддержит и найдёт верные слова… Но, несмотря на внешнюю разговорчивость, отец Николай почти никогда не говорил о себе. Ни о прошлом, ни о будущем его никакой информации не было, кроме того, что иерею Николаю Першину — двадцать четыре года, и он недавно окончил семинарию…

Ещё одной загадкой была его удивительная способность оказываться всегда в нужном месте. Он никогда не пояснял, почему решал идти с той или иной группой, если выходил куда-то с базы. Солдаты верили, что, когда отец Николай с ними, потерь не будет. А если и будут — то много меньшие, чем могло быть. Даже звали его в шутку «батальонным талисманом».

Что же, сегодня, наверное, тоже потерь могло быть больше. Всё-таки, эти «Скали» застали группу врасплох. Но даже на их, чужую, братскую могилу тяжело глядеть…

Один из солдат, «адъютант его преподобия», как его звали за то, что всегда был рядом с отцом Николаем, зажёг кадило и подал священнику, а сам встал рядом с коробочкой ладана. Бойцы, что были неподалёку, стащили с голов кепки. Отец Николай размашисто перекрестился и провозгласил «Благословен Бог наш», громко и размеренно. Началось отпевание, словно большой корабль отчалил от пристани «Смертная жизнь» и потихоньку поплыл прочь.

Маленький пленник долгое время — почти всё отпевание — молча глядел на могилу, на священника, словно и вправду что-то понимал — «чего он» и «зачем»… Потом повернулся к капеллану спиной, вынул что-то из кармана, засунул в рот и демонстративно уставился в сторону уходящей в лес тропки.

— Как тебя, кстати, зовут? — спросил негромко офицер, всё это время придерживающий его за плечо.

— Сивый, — буркнул мальчик, не оборачиваясь.

— А что, нормального имени нет? — удивился мужчина, глядя издалека, как солдаты засыпают могилу землёй.

Мальчишка пробурчал: «А зачем?», брыкнулся, вырвался и дал дёру, неуклюже припадая на раненую ног. Офицер, морально к этому готовый, догнал его в два прыжка, повалил на землю и заломил руки, чуть не получив под ребро коротким ножом-«выкидушкой», который маленький бандит сжимал в левой руке.

— Вот зараза, — офицер уклонился от удара, раздражённо выбил ножик и заставил мальчика встать.

— Пришить вас всех, и война кончится, — пацанёнок брыкался и пытался даже укусить. Тихий раньше, теперь он стремился вырваться и поднять нож, ничуть не беспокоясь о том, что собирается зарезать человека.

— Убить всех? — мужчина справлялся с мальчишкой не без труда. — Вот, значит, какая у тебя мечта?

Мальчик не ответил, отчаянно извиваясь в крепких руках. Силы у него иссякли только минут через пять напряжённой борьбы. Обессилев же, он гневно засопел, бормоча под нос что-то злое на смеси забольского и русского, но перестал дёргаться, обвиснув в руках мужчины.

— Значит так, Индеец, — командир одной рукой держал мальчика, другой подобрал нож, защёлкнул лезвие обратно и убрал «холодное оружие» в карман, потом поднял и отряхнул от грязи свою кепку. — Хватит выпендрёжа. Ребята устали, и нам надо отдохнуть, прежде чем вернёмся. И вертолёта дождаться. Поэтому твои выходки терпеть здесь не намерены: надают по роже или ниже спины — пара раз, и у тебя пропадёт любое желание заниматься опасным для окружающих хулиганством. Ясно?

— Ясен базар, — нехотя выплюнул слова мальчик, всё ещё тяжело дыша после короткой схватки.

— Вот и отлично, — успокоился командир и миролюбиво закончил: — Идём, вертушку встретим. Слышишь — летит?

Мальчишка не ответил, но усиливающийся рокот винтов было сложно не услышать.

В последний раз попрощавшись с Никитой Мокринским, офицер вздохнул и отошёл от вертолёта. Краюхины, бойцы из его роты, «сдали дежурство» по мальчишке ему и отошли, негромко переговариваясь. С Никитой они были близкими друзьями…

Винты зарокотали, по поляне понёсся ветер, и вертолёт взлетел.

Командир вздохнул и взглянул на «пленника»:

— Ну что, понял чего?

— Чего? — хмуро бросил мальчишка.