Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной (СИ)

Он тоже садится и пытается обнять меня за плечи. Передергиваю. Его руки падают.

— Скажи мне, Анхен. Скажи, что я не права.

Он молчит. И я уже особо ничего и не жду, его молчание — это тоже слова.

Но он все–таки произносит:

— Ты права…

Разворачиваюсь. Стремительно, с ужасом, немея. Мне так хотелось услышать, что это не так. Что хоть в этом я обвиняю его несправедливо, что это просто мой бред, тем более, что он и не был мне ничего должен, но все же все бросил и прилетел. Да, не успел, но все же отыскал, вызволил…

— Ты права, — он смотрит на свои сцепленные в замок руки, а слова льются из него лавиной — все, о чем он молчал своими «прости», все, от чего он бежал, увидев мое безумие, все, что он пытался зацеловать и залюбить в безразмерной своей постели. — Да, я был занят, и был далеко, и оттуда и впрямь — три дня пути. Но на этой машине! На этой милой гражданской машинке для неспешных прогулок над цветочными полянками! Но у нас есть и другие. Наша военная техника самая мощная и быстроходная в мире, как иначе мы сумели бы намертво закрыть свои границы? Да, я лично такими не владею, но Герат — военная база в приграничье, мне достаточно было приказать — и меня доставили бы до Новограда за пару часов, я авэнэ, никто не посмел бы ослушаться. Да, внутри страны их не используют, и уж тем более на них не летают над людьми. Да, она не смогла бы там приземлиться, для этого нужна специальная площадка, но ведь и не надо было приземляться, я бы просто спрыгнул… А я не стал. Я ничего этого не стал, я полетел на своей. Самоуверенный идиот, я чувствовал, что смертельной опасности нет, ты напугана, да, но может это заставит тебя стать умнее, а я прилечу и со всем разберусь. Все решу, все исправлю… А потом… а потом я увидел, что навсегда опоздал, и просто сбежал, не вынес твоего взгляда… и снова тебя подвел… Ты права, что не веришь. Я не знаю, как исправлять. И можно ли еще хоть что–то исправить…

— Но зачем… тебе исправлять? — слова находятся с трудом. Ему тяжело, я вижу. А мне? А мне — как? — Разве не этого ты всегда и хотел? Я живу в твоем доме, лежу в твоей кровати, являюсь твоей собственностью…

— Нет, Ларка, нет, — в его голосе — почти отчаянье. — Так — я не хотел никогда. Я хотел видеть тебя в своем доме, я звал тебя в свой дом, был силой готов увести… В тот дом, что в Светлогорске. Я хотел, чтоб ты жила со мной там. Только там. Не здесь. Мне и в кошмарах не снилось, что тебе придется жить здесь.

— И в чем разница?

Он вздыхает. Протягивает ко мне руку, словно собираясь провести по волосам, но рука бессильно падает, так меня и не коснувшись.

— В том доме ты была бы хозяйкой, — наконец отвечает он. — Принимала бы гостей, звала к себе по любому поводу друзей, родных. Там ты закончила бы университет, стала бы врачом. Сделала бы карьеру, тебя уважали бы коллеги, любили пациенты, а здесь… здесь ты даже врачом никогда не станешь… Ты правда думаешь, что я мог такого для тебя хотеть?

Не отвечаю. Спускаюсь на пол, поднимаю белую рубашку, закутываюсь в нее. Ох уж эти вампирские кровати, вечно в них холодно и нечем укрыться.

— Не уходи, — просит меня Анхен.

— Можно подумать, мне есть, куда уйти, — пожимаю плечами. И возвращаюсь. Приближаюсь к нему, обнимаю за шею и впиваюсь в его губы поцелуем. Горьким, отчаянным. Не из любви. Не в порыве страсти. Но в попытке утопить в этом поцелуе свою боль. Безысходность. Тоску. Он отвечает, но на губах его та же горечь, и мотив его — то же забвение, и мы падаем обратно на подушки и позволяем себе какое–то время не быть. А потом еще долго лежим обнявшись, молча, без сил, без мыслей. Без желаний. Самый горький мой поцелуй. Когда губы сливаются, а души — нет.

— Не отталкивай меня, Ларка, — разрывает он, наконец, тишину. — Я знаю, ты мне не веришь, но я все для тебя сделаю. Все, что только возможно, чтоб ты могла здесь нормально жить.

— Я разве отталкиваю? Лежу, обнимаю. Целую даже, — моя голова лежит на его плече, моя рука скользит по его груди. По его нечеловечески гладкой коже. А что в нем вообще человеческого? — А про нормальную жизнь ты мне лучше сразу все расскажи. Чтоб сюрпризов не было. Сегодня ты решил, что для того, чтоб моя жизнь в твоем доме протекала нормально, я должна стать твоей любовницей. Или наложницей, я ж рабыня.

— Лара, пожалуйста…

— Что? Ты просто решил, что так будет правильно, взял и приволок.

— Я ошибся? Было бы лучше, чтоб ты и дальше от меня шарахалась?

— Я не говорю про «лучше», я говорю про твои способы устроить мою жизнь. Если ты решишь, что нужно, ты просто возьмешь и сделаешь. Вот и хотелось бы узнать, что? Что у тебя дальше по плану обеспечения меня нормальной жизнью? Ты заставишь меня заниматься любовью с твоими друзьями? Для вас же это нормально?

— Для нас да, для тебя — нет. А нормальной жизнью следует обеспечить тебя, а не меня. Поэтому в данном вопросе будет по–твоему. Ты — моя возлюбленная, Лара. А возлюбленным партнеров не навязывают. Они вправе выбирать их сами.

Вздыхаю. Приподнимаюсь на локте, смотрю на него внимательно.

— Что–то я совсем уже тебя не понимаю. Если я — твоя возлюбленная, то каких партнеров я вправе выбирать? Для чего, зачем?

— Лар, — смотреть на меня снизу вверх ему неудобно, он садится и усаживает меня себе на колени, — все кристально просто. Раз уж я называю тебя своей возлюбленной, раз я считаю тебя своей возлюбленной, то и права у тебя те же, что были бы в данном случае у любой вампирши. Ты знаешь, мы не моногамны. Для нас секс — это продолжение дружеского общения, только на более личном, невербальном плане. И мы не порываем с друзьями, создавая пару… Тем более, что мы с тобой — даже не пара. Ты вправе ответить согласием любому, с кем захочешь заняться сексом. И отказать — ты тоже вправе любому.

Вампир. На всю голову. Я тебя люблю, и потому ты вправе быть с любым.

— Ага, вот сегодня я тебе уже отказала. Что–то не больно помогло.

— Ну, я все же буду настаивать, что занимаю особое место в твоей судьбе. И буду надеяться, что однажды ты все же сумеешь меня полюбить. А пока — нам же хорошо вместе, Ларочка. Так зачем отказывать себе в этом? — он легонько целует меня в губы и, отстранившись, интересуется, — ну скажи честно, тебе ведь понравилось? И теперь ты не будешь меня бояться? Ну хотя бы в постели?

— Учитывая, что ты прекрасно чувствуешь мои эмоции, да еще и питаешься ими, было бы нелепо утверждать, что мне не понравилось, — пожимаю плечами. — И — да, ты прав, один из моих страхов ты снял. Теперь я хотя бы знаю, что ты не будешь… пытать меня в процессе…

Он дергается.

— Лара?! Как ты могла?.. Как тебе только в голову?..

— А что мне должно было в голову прийти, после того, как ты поступал со мной — причем без всякого секса, как вы с дружком поступили с Томкой? Я пальчики твоего синеволосого приятеля на своей груди потом еще очень долго ощущала. А ты сказал, что был бы не против, чтоб он меня полностью… да еще и вместе с тобой… что я должна была о тебе думать? Да еще после того, что Лоу мне порассказывал… о вашей бурной семейной жизни…

— Ах, все–таки Лоу! То–то я удивляюсь, как это из самого ненавистного тебе вампира на земле он превратился в твоего сказочно–прекрасного принца?

— Как из самого ненавистного? — все предыдущее из головы вылетело мгновенно, обвинять его можно до бесконечности, обвиняемым он от этого не станет, но Лоу! Как я могла его ненавидеть? — Погоди, он сказал, что мы и знакомы–то были едва–едва…

— Он тебе сказал? А сама ты, что же, не помнишь?

— Нет, — пожимаю плечами. — Сама не помню. Сама я, на самом деле, многого не помню, или помню не очень четко. Я и тебя только пару дней назад вспомнила, а до этого Лоу говорил мне что–то про Анхена, а я и понять не могла, кто это.

— Да? Как удобно, — он едва ли не хмыкнул.

— Удобно? То, что я от всего случившегося с ума сходила, память потеряла — это для тебя забава такая? Которую я себе для удобства выдумала? — вырываюсь из его рук, сажусь рядом, обхватив подушку.