Вампиры девичьих грез. Тетралогия. Город над бездной (СИ)

Он осторожно отсоединяет один катетер, потом другой. Вновь сверяется с данными монитора, удовлетворенно кивает, но датчики пока снимать не спешит.

— Еще минут пять понаблюдаю, чтоб быть уверенным, — поясняет он мне.

— Уверенным в чем? Да объясни ж мне, наконец, я не понимаю.

— В том, что одна вреднющая старая ведьма все–таки сделала то, о чем ее просили, — он потянулся и легко поцеловал меня в губы. — У тебя невероятная регенерация. Скорость образования кровяных телец такая, что донор просто не нужен. А попить сейчас принесу.

Он легко поднялся и исчез из моего поля зрения. Но почти тут же вернулся с полным кувшином воды.

— А стакан я разбил, — покаянно сообщил он мне.

Это было не важно. Пока я не увидела воду, я и не представляла, до какой степени мне хочется пить. А сейчас я тянула свои дрожащие руки, понимая, что до времени, когда он найдет другой стакан, я не дотерплю.

Он помог мне сесть и помог держать кувшин, пока я жадно глотала воду. В голове полегчало. Я ощущала сейчас разве что слабость. А еще непонятную и вроде бы не связанную ни с чем радость.

Нет, меня порадовала, конечно, весть о том, что у меня такая регенерация, что и донор не нужен (краем глаза заметила, что появившиеся слуги убрали и ширму и все следы того, что было за ширмой), но это явно было не то. Радость при мысли о своей неуязвимости (относительной, конечно, но все же) была холодная, рассудочная. Я понимала, что это замечательно, но не более. Вовсе не это заставляло меня глупо улыбаться, откинувшись на подушки. Радость пузырилась в каждом миллиметре моего тела — усталого, покусанного, с ноющими мышцами бедер — но такого… удовлетворенного, что ли, иначе и не скажешь. Все же это было хорошо. Сказочно хорошо. И чего я так этого боялась? Или я боялась кого? Тот, кого я так боялась, сидел возле меня, смотрел в глаза и тоже улыбался.

— Ты даже не причесался, — говорю, чтоб сказать хоть что–то.

— Не успел. Сначала надо было тебе условия для реанимации создать, а потом ты уже и очнулась.

— И что же, у тебя вот так каждый раз? Не успел закончить — и к медицинским процедурам?

— Предпочитаю перестраховаться, — он чуть пожимает плечами. — На самом деле это нужно не всегда и не всем, тут многое зависит от индивидуальных особенностей. А эти особенности необходимо сначала изучить, — он кивает на свой прибор, — и только в дальнейшем уже можно принимать решение и «на глаз».

— Мрачно у тебя все.

— Зато безопасно. Теми, кто мне дорог, я не рискую.

— Для этого есть те, кто не дорог, я помню, — горечи скрыть не удалось. Как и того, что настроение начало портиться.

— Я все равно вампир, Ла–ра. Мы этого не поменяем, никак.

— Да нет, я знаю. Знаю, — все–таки отворачиваюсь. Я умом–то все понимаю: и что его не изменить, и что мне надо как–то со всей этой вампирской жизнью смиряться и под него подстраиваться, вот только… горько.

— Ну не грусти, — он отсоединяет датчики от моих висков и мягко целует места, к которым они крепились. — Хорошего у нас тоже будет много. Я обещаю.

Киваю. Я верю, почему ж нет. Слово «тоже» более чем красноречиво.

Тем временем он чуть откидывает укрывающую меня простынку, отсоединяет датчики, зафиксированные в районе сердца. Склоняется поцеловать оставшийся на коже слабый след. Увлекается. Я захлебываюсь собственным вздохом, выгибаюсь навстречу его ласке — его губам, захватившим в плен мою левую грудь, его руке, ритмично сжимающей правую.

— Ан–хххен, — тяжело, со всхлипом выдыхаю я, едва ли сознавая, что это его имя.

Очень медленно, словно против воли, он выпускает изо рта мой сосок, невесомо целуя его напоследок. Выпрямляется.

— Прости, не сдержался, — он вновь накрывает мою грудь простынкой. — Тебе надо отдохнуть. Я не буду больше мешать.

И где раньше ты был, такой благородный?

— Не уходи, — тяну к нему руки.

Не уходит. Отбрасывает в сторону простыню и ложится на меня сверху. Приподнимается на локтях, смотрит в глаза.

— Не тяжело?

Я только мотаю головой и, проникая руками под полы его халата, обнимаю его за спину. Ласкаю пальцами его кожу, вдыхаю с наслаждением его запах — такой родной, до дрожи знакомый, навеки, казалось, забытый и потерянный. Тело помнило. Пока разум проклинал и ненавидел, тело помнило. Ощущения от каждого прикосновения, вкус воздуха, коснувшегося его тела, цвет света, преломленного сиянием его глаз.

— Ларка, — он произносит мое имя так тягуче, так нежно. А его пальцы невесомо скользят по моему лицу, очень бережно, едва касаясь.

— А давай мы вот это снимем, — его палец скользнул мне под парик и остановился в том месте, где тот был приклеен к коже.

Нашел единственную вещь, которую все еще с меня не снял?

— Ннне надо, — хватаюсь за парик обеими руками, — пожалуйста.

— У тебя сейчас в организме идет усиленная регенерация. Давай мы взглянем, что происходит с волосами.

— Там нет волос. И не на что смотреть. Что, в загоне не насмотрелся, надо еще здесь меня унизить?

— Чем же я унижу тебя, девочка моя? — он наклоняется и начинает покрывать поцелуями мое лицо: лоб, брови, глаза, щеки, губы. — Ты для меня всегда красивая, любая — с волосами, без волос, в парике, без парика. Ну, не бойся ты так. Дай я взгляну.

Глубоко вздохнув, опускаю руки. Ну, пусть взглянет, если так хочется. Все равно ж не отстанет. А глаза зажмуриваю — чтоб не видеть, как он брезгливо скривится. Очень аккуратно, по миллиметру, придерживая пальцами кожу, он разрывает клеящий слой и снимает с меня парик.

— Вот так гораздо лучше.

— Издеваешься? — интересуюсь, не открывая глаз.

— Нет. Любуюсь, — его рука медленно скользит по моей голове, и я ощущаю под его пальцами волосы. Чувствую, когда он приминает их. Нно там же… Резко подношу руку к волосам, сталкиваюсь с его рукой, отдергиваю свою чуть в сторону, не до него. И чувствую под пальцами волосы. Не жалкие еле видные чешуйки, едва вылезшие из кожи, на которые я «любовалась» с утра перед зеркалом, но вполне ощутимые между пальцами волосинки длиной… в сантиметр… или даже два.

— У тебя есть зеркало?

— Найду, — он легко поднимается и выходит. Ненадолго, почти сразу он возвращается с зеркалом, но я успеваю почувствовать пустоту от его отсутствия. Анхен наклоняет зеркало так, чтоб я могла себя рассмотреть. А я смотрю, и все не могу поверить. Невероятно отросшие волосы топорщатся нелепым ежиком длиной сантиметра в полтора, но они есть, они растут!

— Анхен, но как же? Я же только утром смотрела, они едва видны были…

Он убирает зеркало и вновь садится рядом.

— Думаю, дело в том, что механизм столь активной регенерации у тебя действует не постоянно, — задумчиво начинает он объяснять. Мне? Или и себе заодно? — Пока серьезной угрозы для существования организма нет, он у тебя дремлет. А как только ситуация становится близка к критической — начинается экстренное восстановление. Причем, видимо, всех органов и систем, а не только тех, чье повреждение этот механизм «разбудило»

— Да? — даже забавно. — Так ты еще и полезен для моего здоровья? И если я вновь хочу себе волосы до середины бедра, то мне надо просто не вылезать из твоей постели?

— Мысль интересная, — он смеется. — Но все же увлекаться пока не будем. У любого организма есть предел, и у твоего тоже, и он нам пока неизвестен, — вопреки обещанию не увлекаться, он наклоняется и целует меня в губы. Очень медленно, чувственно, обстоятельно. Изучая, кажется, каждый миллиметр моих губ, рта. И я растворяюсь в его поцелуе, мгновенно забывая о всех чудесах собственной регенерации, обо всем, что было, обо всем, что будет. Только губы его реальны, язык его — о, более чем!

— Знаешь, обычно вампиры человеческому здоровью вредят, — сообщает он мне, отстранившись. — Но с тобой же абсолютно все переворачивается с ног на голову.

А я даже не сразу понимаю, о чем он. Только улыбаюсь, бессмысленно глядя на него и пытаюсь выровнять дыхание. А потом вспоминаю: как–то не сходится…