Семь историй Чарли-Нелепость-Рихтера

Настроение после этого испортилось. Мне уже не хотелось ни праздника, ни дискотеки — ничего. Злой и растерянный (и чего это ей вздумалось присылать мне какие-то деньги?) я заперся в комнате и выкурил пять крепких сигарет за раз.

В комнате было тихо, гул праздника был еле слышимым, и я порадовался тому, что есть место, где можно просто посидеть в одиночестве.

Одиночество мне не приедалось. За много лет я настолько привык к тому, что нахожусь один, и постоянное жужжание над ушами немного напрягало. Нет, мне, правда, было приятно, что у меня в кои-то веки появилось окружение, которому я был дорог не как талантливый карманник, а как человек. Меня радовал каждый день, проведенный вместе с друзьями, но иногда хотелось просто побыть наедине с собой. Беда в том, что каждый такой раз меня охватывало чувство грусти. Я пытался анализировать эти приступы, но натыкался на полное непонимание себя. Может быть, это было вызвано взрослением, может еще чем-то, я не знал. Это было, как и все, происходящее последнее время — учеба в школе для одаренных детей, влюбленность в Джой, непонятное появление моей матери — странным. Раньше я никогда не разбирал себя и свои поступки, мне гораздо проще было решить проблему более простыми способами — либо уйти, либо решить дело кулаками. А теперь все изменилось.

В дверь кто-то постучался.

— Открыто!

В комнату вошла раскрасневшаяся Рахиль в красивом красном платье.

— Почему ты ушел? — спросила она, коротко меня поцеловав, — Пойдем танцевать!

Я неловко отстранился.

— Извини, Рахиль, я устал.

— Чарли, пойдем! Там весело!

— Я же сказал, что устал! — резко ответил я, а потом осекся, — Извини, я не хотел так орать.

Наступила неловкая тишина. Рахиль прикусила губу.

— Скажи честно, если бы тебя пригласила эта Чейс, ты ведь согласился бы.

— Честно? — мне было стыдно говорить это. Я не хотел обижать эту красивую смелую девочку, не постеснявшуюся первой признаться в симпатии парню, и искренне пытающуюся сделать меня счастливым, но соврать в ответ на такой вопрос я не мог. — Честно — да. Прости меня, пожалуйста.

В карих глазах Рахиль блеснули слезы. Она судорожно вздохнула:

— Я так и знала. С Рождеством, Чарли, — бросила она и убежала. Я постоял мгновенье, а потом бросился за ней, но лишь успел увидеть шлейф алого платья в конце коридора.

Вот черт. Черт!

Веселого Рождества тебе, Чарли Рихтер!

Весь следующий день я пытался поговорить с Рахиль, но она старательно избегала любого общения со мной. Даже Питер заметил наши маневры и поинтересовался за обедом:

— Вы что, поругались?

— Расстались, — буркнул я.

— Ну, надо же, — он почему-то не казался удивленным. — И из-за чего?

Я в ответ посоветовал ему засунуть свое любопытство куда подальше. Пит укоризненно посмотрел на меня, а потом — многозначительно — на Рахиль, сидящую через пару человек. Она ела ирландское рагу, обильно поливая его кетчупом, и старательно делала вид, что меня не замечает. Глаза у нее были красные.

После обеда я выловил ее в коридоре.

— Рахиль, нам надо поговорить.

— Мы уже поговорили, — отрезала она.

— Пожалуйста.

В безлюдной по поводу праздников библиотеке, куда она все-таки согласилась зайти, было прохладно. Я сел на широкий подоконник, Рахиль устроилась в кресле.

— Говори, — предложила она. Я спрятал ладони в рукава свитера — вряд ли в помещении было настолько холодно — просто меня всегда знобит, когда я сильно волнуюсь.

И я совсем не знал что говорить — вот в чем дело. Я хотел переложить ответственность за наше расставание на нее, но сам же знал, что это нечестно.

— Меня не научили любить, — сказал я вместо этого, неожиданно для самого себя, нарушив гнетущую тишину. — Так уж вышло. Я умею злиться, ненавидеть, презирать, бояться. Я обижаю даже тех, кто мне дорог. Ты мне дорога. Очень. Но Джой…это другое дело.

— В чем же разница? — лицо Рахиль почти полностью скрывали густые пряди, и я не мог видеть ее глаз, но в голосе было сейчас явно не только любопытство.

— Я не умею любить, — повторил я, — И даже когда люблю кого-то, это чувство…оно дикое. Бесконтрольное. Чтобы не причинить людям боли, я и пытаюсь находиться подальше. Я не могу быть с ней. Но и с тобой тоже не могу.

Рахиль молча встала, подошла ко мне и ловким движением убрала мои отросшие лохмы за уши. В этом простом жесте было столько ласки, что я едва не закричал — я не был достоин ее.

— По-моему, ты просто не знаешь, чего хочешь, — сказала Рахиль мудро, и ушла, оставив после себя тонкий свежий запах духов, и ощущение теплоты ладони на моей щеке.

За окном опять летел белый невесомый снег. Мне было хорошо в такую погоду. Я люблю снежные зимы больше всех времен года, вместе взятых, быть может потому, что зимой мне спокойно. Зима — это словно передышка, время подумать перед стремительной весной, деятельным летом, хлопотливой осенью — целительный спокойный сон без преследующих меня кошмаров.

Странно, но зимой я чаще всего задумывался о будущем. Раньше, еще какой-то год назад, мне было сложно себе представить себя взрослым. Быть взрослым, в моем тогдашнем представлении, было иметь хату, тачку покруче и девчонку посимпатичнее. О том, откуда бы взяться у бездомного мальчишки с изрядно испорченной репутацией дому и машине, я не думал вообще. Пожалуй, я и не верил всерьез в то, что благополучно доживу до того возраста, когда люди начинают взрослеть по-настоящему. А сейчас — мне пятнадцать, и я уже хочу определиться с тем, куда идти, и чего я хочу от жизни.

А забавно, подумал я, как мои мысли соприкасаются с тем, что сказала Рахиль.

"По-моему, ты просто не знаешь, чего хочешь".

Я и в самом деле не знал. Все в "Новом доме", даже малыши, твердо знали, чем им хочется и нравится заниматься. Но наука была для меня темным лесом, даже если и были какие-то способности, момент был упущен. Это в пять лет можно из человека лепить все, что угодно, хоть гения. В пятнадцать — бесполезно. Оставаясь на улице, я рано или поздно либо стал бы "авторитетом" среди таких же придурков, как я, либо меня прибили бы за излишнюю инициативу конкуренты. Не сбеги я с того приюта для "трудных", следующим моим этапом была бы колония для малолеток или психбольница — на выбор. Сейчас я понимал это с неожиданной остротой. Но теперь я мог выбирать свое будущее сам, использовать все имеющиеся возможности — и это было страшнее всего.

Легче всего, когда у тебя всего лишь один путь — по накатанной. Сложнее, но ненамного, когда выбор стоит перед двумя-тремя возможностями. Но вот когда перед тобой весь огромный мир с миллионом вариантов — тут ты теряешься. Но это все равно лучше, чем идти по той, первой дороге.

Я никогда не понимал гамлетовского "быть или не быть", а вот сейчас — начал. Наверное, это и есть взросление, когда ты начинаешь испытывать то, чего доселе не испытывал никогда.

Мне до чертиков надо было поговорить с Диком — и по этому поводу, и вообще — но он снова не отвечал на мои звонки. Я пошел к Полине.

— Миссис Чанг, можно вопрос.

— Да, конечно, Чарли. — Полина отложила какие-то бумаги, сняла очки и устало потерла глаза. Обычно она выглядела моложе своих лет, но сегодня, казалось, обрела все свои шестьдесят пять. Я раньше как-то не замечал за ее вечной улыбкой, что наша директриса устает, работая и день и ночь. — Присаживайся, говори.

— Это насчет Дика. Ну, в смысле, инспектора Риди. Я пытался дозвониться ему, но никак не получается, — неуклюже объяснил я. Полина задумчиво меня оглядела:

— А я никак не могу помочь тебе вместо инспектора Риди?

— Нет, — излишне быстро ответил я. — В смысле, я хотел именно с ним поговорить.

— Боюсь, это пока невозможно, — мягко сказала Полина. Я резко ее перебил:

— Как это — невозможно? Что-то случилось?

— Нет, Чарли, ничего не случилось. Просто мистер Риди уехал.

— И не предупредил меня? Бред!

— Чарли, поверь, бывают ситуации, когда просто не успеваешь никого предупредить. Я думаю, что инспектор Риди сам расскажет тебе все, когда вернется.