Королева войны

Тысячник сражался с собственными мыслями, но он был главнокомандующим всеми имперскими силами на востоке, и никто не мог снять с него бремени ответственности. Когда он оставался один и никто его не видел, он пытался разговаривать со своей погибшей командующей, просил мнения и совета. Но ничего не добился. Надтысячница, к которой он обращался, говорила: «Спаси войско, ибо войны выигрывают войска, не города», но в глазах ее отражалось нечто другое, чему не было названия… Он понял, что обманывает сам себя. Эневен не мог миновать Акалию, удовлетворившись взамен сожжением каких-то деревень. Выбор был прост: сдача врагу беззащитного города или героическая оборона, которая приведет к полному уничтожению Восточной армии.

Аронет принял самое, возможно, трудное в его жизни решение: все еще под прикрытием железного арьергарда тысячницы Агатры, под командованием которой сражались солдаты из всех возможных подразделений, ночью он оторвался от противника и форсированным маршем двинулся в сторону Рапы. Одновременно он отправил в Акалию гонца с коротким по-военному письмом, из которого следовало, что силы Восточной армии город оборонять не будут.

На следующий день рыцари и конники Эневена, вместе с пехотинцами и обозной прислугой, грабили и жгли широко раскинувшиеся предместья, из которых сбежали почти все жители. Старые громбелардские стены Акалии были последним оплотом тысяч покинутых Вечной империей людей.

Тысячник В. Аронет, хороший командир и солдат, не питал к Акалии никаких чувств, но много раз просыпался ночью с ощущением, что ненавидит войну. Он ненавидел Непостижимую госпожу, которой верно служил и которая приказала ему стать предателем. Ибо кого-то он должен был предать: или верный город, или собственных солдат, приказав им вступить в заранее проигранное сражение.

После долгих недель военных провалов, отвратительных дождей, неудачных переправ через реку и переходов по болоту богатое Тройное пограничье являлось для рыцарей Эневена — и для самого их вождя — целью самой по себе. Эти люди уже почти не помнили, за что идет война, они знали только, что должны захватить и предать огню Акалию. Аронет был стократ прав, считая, что не могло быть и речи о каких-либо «других» успехах. К. Б. И. Эневен, рыцарь с великой душой, который мог проявить милость к побежденной столице своего брата, вообще не понял бы вопроса о будущем Акалии. Подавляющее большинство ее жителей сбежали, но не все могли или хотели это сделать. В ратуше осталась часть городского совета — отважные люди, цеплявшиеся за надежду, что их заступничество и просьба облегчат судьбу горожан. Но несчастного бургомистра, пытавшегося просить лишь оставить в живых калек, женщин и детей, даже не стали слушать. Передовой отряд одного из отрядов Роллайны ворвался в город, волоча на веревках бесформенные окровавленные туши — это были советники, оставшиеся с бургомистром. Самого бургомистра насадили на рыцарское копье и подперли двумя другими; кошмарный треножник поставили на открытую повозку, которую медленно и торжественно катили по улицам захваченные в плен жители предместий. Несчастный отец города, не столько умирающий, сколько попросту издыхающий, словно насаженный на палочку червяк, до последнего мгновения своей жизни мог видеть, что делают с его городом солдаты и обозная прислуга и даже некоторые рыцари. Улица, по которой когда-то ехала к рыночной площади взволнованная тысячница Тереза, стала площадью казни, где горожан заставляли мучить и убивать друг друга. Люди поджигали собственные дома и загоняли в пламя соседей. К ярости завоевателей, в Акалии почти не оказалось молодых и здоровых женщин — догадавшись, какая судьба их ожидает, они бежали из города, порой унося с собой лишь то, что могли унести. Из какого-то переулка выволокли сумасшедшую, глупо улыбающуюся девушку; обозные слуги попросту ее растерзали, так как каждый тащил добычу в свою сторону. Упившийся награбленным вином прислужник даже не заметил, что посреди улицы, среди пожаров и дыма, он насилует труп без руки и вырванными вместе с кожей волосами. Пламя охватывало все новые дома; в них редко попадались достойные внимания трофеи, впереди ждали многочисленные купеческие склады, из которых владельцам мало что удалось спасти, так что можно было жечь почти все без разбора. В прекрасном городе, который столько повозок отдал солдатам, исполняя просьбу коменданта своего гарнизона, не нашлось их в достаточном количестве, чтобы вывезти имущество самых состоятельных жителей…

Среди вездесущих пожаров и всеобщей резни с уважением отнеслись только к одному-единственному месту. Рыцарь, во главе своих людей ворвавшийся в казармы гарнизона, увидел заполненные десятками и сотнями раненых большие солдатские помещения. Огромный лазарет, где горстка едва державшихся на ногах людей готова была снова вступить в бой, защищая тяжелораненых товарищей. Рыцарь постоял в дверях смердящей болью и ранами комнаты, наконец с лязгом опустил руку в железной перчатке на грудь, без единого слова повернулся и вышел. Прошло немало времени, прежде чем казармы гарнизона обнаружили снова — но на этот раз это была банда обозной прислуги, которую не возглавлял мужчина чистой крови. Беззащитные солдаты империи присоединились к великому легиону, которому предстояло слиться с Полосами Шерни, поглотившими душу их отважной командующей.

Город был уничтожен — и больше уже не мог воскреснуть. Умерла еще одна легенда — независимое от всех провинций Тройное пограничье, где соприкасались Армект, Дартан и Громбелард.

Когда горели первые дома на заставах Акалии, из столичного Королевского квартала выходили на бой отряды ее высочества княгини-регента. Сама княгиня, в коричневом военном платье и позолоченном чешуйчатом панцире, все еще сидела во дворце, не в силах решиться покинуть стены, которые она не любила, в которых плохо себя чувствовала, но которые, однако, должны были стать ее домом. В последний раз она вышла в сад, ибо ей нужно было еще кое с кем поговорить… Среди стволов сосен, в полумраке, ее ждали тени великих воинов из княжеского рода рыцарей королевы, имена которых она прочитала на надгробных табличках, найденных на кладбище в пуще.

Никто не видел в леске за дворцом отряда мертвых рыцарей, но все чувствовали, что княгиня не одна. О том знали Жемчужины, знал мудрец-посланник, знал даже магнат из Дома А. Б. Д.

Молодая девушка, когда-то стиравшая в ручье груды грязных рубашек, разговаривала со старым добрым князем, которого она не осмелилась называть супругом.

— Ваше высочество, — тихо говорила она, касаясь рукой шершавого ствола сосны, — скажи, прошу тебя, чего я не сделала такого, что обязательно нужно было сделать? Ведь я знаю, что ты во мне не ошибся, ибо я не могла отдать Дартану больше, чем отдала. Я не королева Роллайна, но я могла бы сесть на ее трон. Почему мне не удалось? Откуда берется это бессмертное могущество Армекта, края, который, лишенный всего, в состоянии принять любой вызов? Есть ли ответ? Будет ли еще когда-нибудь королева Роллайна? Появится ли она где-нибудь, может быть, точно так же в Добром Знаке? Мудрец Шерни сказал, что Роллайна возникла из мечты рода великих рыцарей… Этого рода уже нет, но я тоже о ней мечтаю, ваше высочество. Удастся ли мне сделать так, чтобы она вернулась снова, умнее и сильнее, чем я?

Князь молчал, но бродящей среди деревьев Эзене казалось, что она ощущает на волосах прикосновение его руки. То самое прикосновение, направившее обычную невольницу к мечте, о которой не смел даже думать никто иной под небом Шерера.

— Прости меня, ваше высочество. Я очень полюбила этот… неудачливый край, который должен был стать моим. Я очень хотела, но… Не удалось.

Скрытые в лесном полумраке рыцари молчали. Госпожа Доброго Знака не нашла утешения, но и не услышала ни одного осуждающего слова. Тени великих воинов могли заглянуть в глубь души, и было ясно, что эта молодая женщина, неудавшаяся жизнь которой, возможно, подходила к концу, не лжет. Она сделала все, что было в ее силах; все, чего от нее требовали. Она любила их Золотой Дартан и верила, что сядет на трон, чтобы сделать его еще прекраснее и лучше.