Знамение пути

аждодневными правилами жизни. Так водилось при пращурах, живших ещё прежде самого первого Зайца, так будет и впредь. Потому что жизнь идёт своим чередом, сменяются поколения, и каждое должно уяснить, чем кончается дело, если творить что ни пожелаешь, без рассуждения о завтрашнем дне.

Подумав так, Оленюшка усмотрела в смешливых лиходействах Зайчат ещё один горький намёк на собственное своё бесчинное поведение… и запечалилась по новой. Будь у неё в спутницах девка, как есть обнялись бы да восплакали одна у другой на плече, по вечному женскому обыкновению силясь смыть горе-кручину. Но, к счастью, Шаршава был парнем, вовсе не склонным, как и большинство его братьев, заливаться бесплодными слезами, как раз когда жизнь взывает к немедленным действиям. И кузнец высмотрел: пока молодые Зайцы, тихо ликуя, собирали чучело предводительницы в путешествие на плоту, – ворота, вернее, разверстый проход в селение стоял совсем без пригляда.

– За мной! Быстренько!.. – шепнул Шаршава Оленюшке. Она замялась, силясь что-то сообразить, и тогда он просто ухватил её за руку и повлёк за собой.

Мало кем замеченные, они проскочили ворота… То есть, ясно, в их сторону кто-то да поворачивался, но пристально не всмотрелся ни один приметчивый глаз. Шастают и шастают себе двое опричь остальных, кому какое дело? Не все же до одного на берегу собрались…

Это, кстати, было воистину так. Проникнув вовнутрь и тихонько юркнув перевести дух за угол какой-то клети, брат с сестрицей заметили на другом конце двора некую тень. Согнувшись в три погибели и опасливо ожидая шагов изнутри, вихрастый Зайчишка чем-то сосредоточенно обмазывал хозяйскую дверь. Может, чужую, где обитал сверстник, недавно отвесивший тумаков в родственной потасовке… а не исключено, что и родительскую, то бишь завтра утречком самому велят отмывать… Уловив запах, распространявшийся по двору, Оленюшка поневоле принюхалась – и, как ни была напряжена замученная душа, неожиданно для себя самой громко прыснула смехом. Шкодливый Заинька окунал мочальную кисть в ведёрко, полное… свежего, отменно вонючего свиного дерьма.

Смех Оленюшки прозвучал до того внезапно, что вздрогнул даже Шаршава. А юный пачкун, боявшийся быть застигнутым, подскочил и, выплеснув себе на резвые ножки не менее половины ведёрка, с придушенным, воистину заячьим писком бросился наутёк. Судя по голосу, это была девчонка, переодевшаяся пареньком. И что уж её привело именно к этой двери – оставалось только гадать. Быть может, девичья зависть?..

И, уж конечно, стремительно исчезнувшей Зайке было вовсе не до того, чтобы рассматривать спугнувших её и определять в них чужаков, без спросу и приглашения проникших внутрь тына.

– Ну вот, – хмыкнул Шаршава. – Прав я был, когда говорил: надо к Зайцам идти. Видишь, только пришли, а ты уже улыбаешься.

И потянул сестрёнку прочь, пока из-за осквернённых дверей в самом деле не выглянули хозяева.

Шаршава никогда раньше здесь не был и понятия не имел, где следовало искать подругу сердечную. Только то,