Знамение пути

глупо, но рядом не было Эвриха, способного прямо в глаза назвать его самодуром, – и Волкодав гнал себя безо всякой пощады, словно навёрстывание этих четырёх дней было его главной жизненной целью. То есть примерно так же, как когда-то, когда они с аррантом пробирались нехожеными тропками Засечного кряжа. Ел на ходу, спал урывками – и шагал, шагал вперёд…

Между прочим, ему крепко казалось, будто каждая пройденная верста что-то выжигала в нём, что-то очень плохое. Наверное, гадостную хворь, привязавшуюся в Тин-Вилене. Во всяком случае, приступы мерзкого нездоровья его посещали всё реже.

… Эту ночь, как и все предыдущие, Волкодав провёл в пути. Ему нравилось идти ночью, потому что страха перед темнотой, присущего большинству обычных людей, для него не существовало. Давно минули времена, когда в мальчишестве они доказывали свою смелость, без костра ночуя в лесу. Темнота непроницаема для обычных людских глаз, она таит непонятное и неведомое, а человеку свойственно населять непонятное всем, чего он боится. К Волкодаву это не относилось. Он обладал ночным зрением, даром праотца Пса. Да и страхи видел такие, с которыми вряд ли способны были тягаться порождения обыкновенной лесной темноты.

А когда уходит боязнь, остаётся любование красотой.

Так человек, несущий в душе страх перед змеями, убежит не разбирая дороги не то что от гадюки – от безобидного полоза или ужа. Тот же, кто не боится, памятуя, что змея не нападёт первой, если не злить, – залюбуется плетёным пёстрым рисунком на чешуйчатых гадючьих боках…

Ночь всегда казалась Волкодаву временем мудрого созерцания. Днём можно рассмотреть каждый листок, каждую песчинку, каждый стебелёк травы и копошащихся между ними букашек. Ночь затеняет мелочные подробности и заливает тьмой пестроту зелени и цветов, позволяя видеть лишь общие очертания… в которых тем не менее отчётливее, чем днём, проявляется тайная суть. День – работник и хлопотун, день полон насущных забот, которые именно поэтому и называются повседневными. Ночь никуда не спешит и не думает о мелочах. Ночь созерцает, заглядывая за внешнюю сторону вещей. День – ярок, сообразителен и умён. Ночь – мудра. Днём над миром светящимся куполом горит синева, и оттого кажется, что ничего нет главнее этой земли и тебя на ней, и солнце вершит свой круг в небесах единственно затем, чтобы озарять поле твоих трудов. Ночью в небе зажигаются мириады звёзд… а если верить страннику, бывавшему там, наверху, – каждая звезда есть солнце своего мира. И делается ясно, что ты бредёшь по поверхности пылинки, летящей в просторах необъятной Вселенной. Вселенной, для которой вся твоя жизнь с её счастьем, печалями и страстями – мимолётней, чем для тебя самого – жизнь бабочки-однодневки. Миг столь краткий, что его заметить-то мудрено…

Луна стояла высоко и светила ярко. Волкодав всё оглядывался на неё. Дорога, уже начавшая огибать холмы, вела его на северо-запад, так что луна светила путнику в спину, а по земле впереди Волкодава невесомо скользила плотная тень. Мыш то