Естественно, магия (СИ)

Виктор стоял, не зная, что сказать. Но говорить не требовалось. После минутного молчания Люций продолжил:

— Ты хорошо понял моё Письмо, важность каждого его слова. Сумел воплотить и превзойти написанное. И теперь сделай в точности то, что я повелю тебе. — Воздух рядом с телом бычка вспыхнул и погас, открыв резную каменную чашу полную фруктов. — Завтра встань поутру и съешь всё. Не ешь кроме того никакой другой пищи и не делись едою этой ни с кем. Затворись от друзей и проведи этот день в молчании, поедая дарованное мной. Ибо только так вполне вкусишь мудрость и знание.

— Л-ладно, — произнёс Виктор, вдруг почувствовав отголосок того самого благоговения, которое следовало бы ощутить ранее. Старик был серьёзен, как могильная плита, и проникновенен, как осиновый кол в сердце.

— Теперь скажи мне, что ты придумал.

Виктор говорил, а Люций слушал. Потом попросил список вопросов и карту мозга, послужившую прообразом для трансформации. Нет, не надо присутствовать: он сам всё сделает, а сейчас глубоко и сердечно благодарит за столь изощрённое, безопасное и изумительно решение.

— Через тринадцать минут взойдёт солнце. Мы с пользой провели время, и я неизменно преклоняюсь перед его Хранительницей, что привела тебя ко мне в час страха. Вот тебе, — перед глазами Виктора выпрыгнула вереница изображений фруктов, — порядок, в котором ты примешь дар памяти. Теперь же ступай и не мешкай!

Светящаяся песчаная змея разинула пасть, и кудесник, подхватив корзинку, бросился бежать по туннелю: остаться внутри во время восхода совсем не улыбалось.

Стоило выскочить наружу, как сила подхватила его, всосала в поток, прожевала и выплюнула в роще.

Сонно буркнула удаляющаяся гроза. Надо же, пока он умничал с Люцием, в деревушке прошёл хороший ливень.

Шелест деревьев вокруг родника окончательно вернул к реальности, и Виктор прыгнул на огород к Лидии, чувствуя огромное облегчение. В темноте, среди ухоженных грядок он посмотрел на юго-восток, тёмные силуэты деревьев, отгораживающие тихий хутор от далёкого атолла, встречающего рассвет.

— Рановато праздновать, — прошептал Виктор, и вздохнул. — Но что-то уж очень хочется.

118. Трапеза

Роща продолжала оправляться от потрясений. Делала это торопливо, потому «заплатки» получались грубоватыми и заметными. Быть может, пора вмешаться? Создать более органичную систему посадок, чем банальная берёзовая экспансия?

Виктор неторопливо поправил скамейки, заново расчистил родник, выровнял центральную площадку и засеял её. Всё, что угодно, лишь бы не следовать поручению? Почему?

Почему ему не хочется это делать? Остатки неразрешённого вопроса. Люций — великий маг, он мог бы внести во фрукты свою личность, которая при поедании прыгнет в разум Виктора. Впрочем, нет: слишком сложно. У Старика была возможность внедриться прямо там, в центре атолла. И незачем плодить коварство внутри коварства. Следовательно, опасения беспочвенны.

Значит, промедлением движет не страх. У Древнего есть план, в котором центральная роль отводится Виктору. Глобальный план, он хочет передать приемнику ответственность за использование Глобального Заклинания. А что будет делать сам? Устранится? Куда, как? Если он не хочет сделать из Виктора бездумную куклу, через которую будет проще манипулировать островом, что опять же проще было бы сделать, оставив ученика под контролем, то…

Откуда-то из глубин в сознание выплыла фраза: «Ты приготовил предо мною трапезу в виду врагов моих»*. * Пс. 22, 5.

Одно дело — доставать Орден одним своим существованием, а совсем другое — вершить судьбу целой планеты! Абсолютно иной уровень. Бред. Жуткая, никчёмная обуза. Даже если у него это выйдет удачней и разумней, чем у старого мага, — жестоко бросать молодого кудесника на такое дело! Молодой кудесник должен вести тихую, мирную жизнь: любить Женечку, строить дом, детей растить, наконец…

Но Старик настроен решительно. Скорее всего, во фруктах, от которых так и разит магией, — инструкции и протоколы работы с атоллом, выражаясь современно. И вот, как же ему повезло: помощник Древнего обладает достаточной компетенцией и приличным мировоззрением, чтобы стать ещё и преемником! Ты, Витенька, молодец, будешь впахивать на ниве планетарного управления. И рефлексия бессмысленна: выбора тебе не оставили. Победитель не уникален, на его месте мог бы оказаться и кто-то другой, но пока никто не толпится в очереди на мировое господство, так уж получилось.

— Ну-с, приятного аппетита! — Виктор вздохнул. — Что там у нас первым идёт? Вот эта мелкая помидорина… с косточкой… Эх и кислый же выдался плод знания! Сливидорина…

И он скривился, поедая фрукт.

Запах хвои, пар изо рта, он в рубахе и юбке, от холода занемели ступни, привычные к ходьбе по камням. Родители держат его за руки, вводят в пещеру. Впереди, у дальней стены, на постаменте — каменный ящик, там кто-то лежит. Мать произносит слова на древнем языке — велит ему положить руки на отполированный заиндевелый белый мрамор. Он послушно выполняет приказ. Его тело застывает, сквозь него мчится незримый поток, от которого сбивается дыхание, сердце бьётся нехотя, по три-четыре удара в минуту. Паника сменяется неземным спокойствием, яростью, удовлетворением, решимостью. Перед закрытыми глазами вместо гроба возникает синий круг, усеянный рядами зелёных точек. Он дёргает рукой — и справа налево пробегает голубая рябь, несколько точек вспыхивают, в разум вторгаются обрывки десятков фраз. Он падает, просыпается на руках у отца, несущего его к солнечному свету.

На Люция тоже навалили какую-то ответственность. Причём, ещё мальчишкой.

Что ж, предположение оказалось ошибочным: Старик всего лишь хочет рассказать свою историю. Ах, да! Он ещё прописал молчание и размышление.

Фрукт, похожий на большущую зелёную малину…

К берегу двигаются корабли, входят в бухту. Он взмахивает руками, и с прибрежных утёсов устремляется к воде град камней, рассекающих паруса, такелаж, тела гребцов и воинов. Люди на головных ладьях гибнут, не успевая вскрикнуть. Лодки, не попавшие в ловушку, дают задний ход, разворачиваются; на воде мешанина. С берега срывается ветер, переворачивает все корабли, стоящие к нему бортом. Из воды выныривают киты, с размаху валятся на палубы уцелевших судов.

Спасается только одна ладья. Гребцы в ужасе налегают на вёсла, а пятеро бойцов в кожаных шлемах и куртках укладывают с носа на корму сломанную мачту с рваным парусом. Они не догадываются, что их отпустили намеренно.

Новые сцены битв, проигранных наступающими ещё до начала. Магия тонкими, жёсткими нитями вяжет и режет захватчиков.

Пир на поляне. Люди веселятся, коренастые, бородатые и безбородые, пьют и ревут дурными голосами. Праздник переходит в оргию. Но вдруг хмельное веселье заканчивается, радостные крики сменяются предсмертными хрипами.

Бушует лесной пожар. Но над полотнищами желтоватого дыма быстро сгущаются тучи, и небо падает спасительным ливнем.

На повозке лежит женщина лет тридцати, одетая в белые одежды. Черты лица заострились, болезнь была скоротечной и тяжёлой. Вот, эта же женщина в середине куска льда уплывает в открытое море. Он скорбит и винит себя. От чувства потери и надвигающегося одиночества хочется выть.

Опыты с заклинаниями. Десяток учеников пытаются создавать магические эффекты, подражая ему. Он произносит бессмысленные фразы, дёргано жестикулирует. Двое учеников ошибаются, предплечья вылетают из суставов, фонтанами бьёт кровь.