Жена чародея

— Излишнее рвение я бы простил, Саксас, — возразил герцог. — А вот публичного вызова не прощу никогда.

— Ни о каком публичном вызове и речи идти не может, — воскликнул Глесс-Валледж. — Господин председатель просто, несколько, увлекся и сам сейчас конечно же в этом раскаивается. Как раскаиваюсь за него и я. Но взволновало его исключительно, общественное благо.

— Я собирался поговорить о внешнем займе. Вопрос получил в данном случае неправомерное развитие. — Фал-Грижни мог сейчас пользоваться воплощением неколебимой гордости. — Я убежден в том, что крепость Вейно нельзя ни при каких обстоятельствах отдавать в залог под гарантию дальнейшего долга. Убежден настолько, что не остановлюсь перед использованием особых ресурсов, которыми обладают Избранные, для предотвращения подобного поворота событий.

Слово было наконец произнесено. Фал-Грижни облек в словесную форму главную угрозу, перед которой трепетали приближенные герцога. И они уставились на него в яростном молчании.

Лицо герцога из пунцового превратилось в темно-багровое.

— Вот оно как! — заорал он. — Вы угрожаете неповиновением в случае, если мы не удовлетворим ваших требований?

— Я обещаю противодействие.

— Значит, вы со своими колдунами задумали диктовать мне политику? Может, вы и править захотите вместо меня, а, Грижни? Может быть, вы и впрямь метите на мое место?

— Ваше высочество отвлекается от предмета дискуссии, — ледяным тоном заметил Фал-Грижни.

— Как бы нам всем не разъяриться, а потом не устыдиться, — начал с прибаутки Глесс-Валледж. — Разумеется, досточтимые лорды, дело не должно зайти так далеко. И нет никакого смысла в том, чтобы длить этот спор на свежем воздухе, когда нас видят и слышат все жители Ланти-Юма. На борту «Великолепной» имеется салон, в котором мы могли бы расположиться вдали от посторонних ушей. В салоне курятся благовония, там нас ожидает охлажденное вино и яства, способные обострить наши умственные способности и чувства.

Придворные восхищенно зашептались.

— Мой дух омрачился, Саксас, — вздохнул герцог. — Мне и впрямь не помешало бы отдохнуть.

Глесс-Валледж повел герцога по палубе; придворные почтительно потянулись следом за ними. На какое-то мгновение Фал-Грижни и его спутница заколебались. Вей-Ненневей была женщиной чрезвычайно высокого роста, едва ли меньшего, чем сам Грижни. Ее рост подчеркивали прямая осанка и высокая, на античный лад, прическа. На сильном и строгом лице пожилой женщины были ясно написаны сомнения.

— Ты скорее повредил делу, Террз, чем помог ему.

Она произнесла это с прямотой, право на которую дает многолетняя дружба.

— Мне казалось, Гереза, что в этом отношении мы с тобой заодно.

— В том, что касается твоих мотивов, да, заодно. Но не в том, что касается твоих методов. Они представляются мне непродуктивными.

— Вот как, мадам? — сухо переспросил он.

— Нет ни малейшего смысла в том, чтобы переходить в наступление. Это действительно так. Ты разозлил герцога и его приближенных. И, поступив так, тем самым нанес ущерб собственному делу, которое в равной мере является и моим, и сильно подыграл собственным врагам. Надо обратиться к иной тактике.

— Ну и что ты посоветуешь? Кланяться, льстить, заискивать, строить из себя подобострастного придворного? Превратиться во второго Глесс-Валледжа?

— Разумеется нет. Да ты бы и не смог вести себя так, даже если бы захотел. Но не следует искушать герцога столь явной непочтительностью, да и недооценивать собственных врагов тоже не стоит. Их у тебя бесчисленное множество, и подобное публичное поведение с твоей стороны идет им на пользу.

— Но глупость и тщеславие Дил-Шоннета выводят меня из себя. Никакого терпения на него не напасешься!

— И все же нетерпение следует маскировать.

— И в частном разговоре, и в официальном я всегда говорю то, что думаю. И никто не заставит меня изменить этому правилу, — возразил Грижни.

— В этих словах больше гордыни, чем честности. Есть много способов высказывать подлинное мнение, никого при этом не задевая.

—Я их не знаю.

Вей-Ненневей поняла тщетность своих усилий. Вздохнув, она переменила тему разговора.

— А что это за молодой человек стоял рядом с Кру Беффелом? Он смотрел на тебя с такой яростью. Он своим горящим взором напомнил мне «Занибуно» — ты ведь помнишь эту поэму?

— Ax, этот… Это младший сын Трела Уэйт-Базефа. Ему страсть как не терпится войти в число Избранных.

— А у него есть способности?

— Способности у него немалые, но отсутствует дисциплина и почти нет правильной методики. Через годик-другой он дозреет, и тогда я порекомендую его. А до тех пор я останусь противником этой кандидатуры.

— Ага, тогда мне понятно, почему он смотрел на тебя с такой ненавистью. Хотя, честно говоря, мне показалось, что в этом есть и что-то другое, что-то личное. — Пристально посмотрев на жесткое и напряженное лицо друга, она внезапно спросила: — А как твоя молодая жена? Я не успела поговорить с ней на свадьбе, но мне показалось, что она — очаровательное дитя.

Лицо Террза Фал-Грижни несколько подобрело.

— Она хорошая. Я познакомлю тебя с ней нынешним вечером.

— Выходит, счастливый брак?

Фал-Грижни как бы ненароком отвернулся от нее.

— Слишком рано судить об этом.

Да и не стал бы он обсуждать подобные вопросы ни с кем — даже с нею.

— Ты уже перестал считаться с тем, что намеченный тобою курс действий подвергает известной опасности и твою молодую жену? — как бы мимоходом спросила Вей-Ненневей.

Фал-Грижни резко повернулся к ней.

— Я тебя не понимаю.

— Прекрасно понимаешь, Террз. — Он удивленно поднял брови, поэтому она продолжала: — Ты разгневал герцога и его могущественных друзей в такой степени, что они уже предприняли несколько покушений на твою жизнь. Если подобные испытания лишь обостряют твое самоуважение, не говоря уж о самоуверенности, — что ж, я не против; это, разумеется, твое личное дело. — Она обратила внимание на то что ее слова, похоже, не столько сердят, сколько изумляют его. — Но сейчас ты, по-моему, зашел слишком далеко. Ты пригрозил систематическим противодействием политике герцога со стороны Избранных, а твои враги не замедлят объявить подобные намерения и поступки государственной изменой.

— Не сомневаюсь, — пренебрежительно ответил Грижни. — И что же, ты страшишься за Избранных?

— Не слишком. Избранные в состоянии защитить себя.

— А я в состоянии защитить не только себя, но и своих близких.

— Ты переоцениваешь собственные силы. Можешь презирать своих врагов сколько хочешь, но относиться к их делам и планам нужно серьезней. И если тебя обвинят в измене, ты окажешься в самой настоящей опасности.

— Ты преувеличиваешь.

— Мне так не кажется. И не забывай: если тебя казнят как предателя, то твою молодую жену ждет, скорее всего, та же участь.

— Такая возможность исключена, — заверил ее Фал-Грижни. — В случае нападения я обращусь к Познанию. Но я не предвижу и возможности нападения. Опасностям, о которых ты говоришь, не суждено воплотиться в жизнь.

Дальнейший разговор не имел никакого смысла. Вей-Ненневей и Фал-Грижни проследовали в салон и присоединились к герцогу и его свите. Герцог уже успокоился, а напитки и кушанья, обещанные Глесс-Валледжем, возымели на него благотворное действие. Зрачки герцога расширились, и настроение поднялось. Тем не менее весь остаток дня прошел в яростных спорах. Фал-Грижни неутомимо настаивал на необходимости реформ, и его обжигающе холодная и непримиримая манера держаться выводила из себя оппонентов. Прежде чем совещание закончилось, он, сам того не желая, сумел объединить всех своих врагов, и даже дипломатическое искусство Герезы Вей-Ненневей не смогло поправить положения.

Прежде чем совещание завершилось, Фал-Грижни объявил присутствующим, что Избранные прекращают выполнять жреческие и пророческие обязанности, связанные с вопросами о рождении, о смерти, о заключении брака, о торговых делах, о ставках в азартных играх и так далее применительно к аристократическим семействам Ланти-Юма до тех пор, пока не будет окончательно утрясен вопрос о крепости Вейно. Более того, Избранные снимают свою защиту с традиционных путей торгового флота Ланти-Юма.