Пути неисповедимых

Вымывшись, мы оделись в сухие рубашки и приготовились спать. Я уже прогрела кровать, матрас и оба одеяла, как заметила, что инквизитор уже устроился в кресле.

— Арланд, не дури! Иди сюда, — сказала я ему, сидя на кровати.

Сомневаясь не дольше десятка секунд, инквизитор все же лег ко мне.

Нас обоих страшно знобило, были большие подозрения на то, что проснемся мы больными, если ночью не отогреемся как следует. Два одеяла, плед и крепкие объятия друг друга должны были спасти от грозившего воспаления легких и от кошмаров после пережитого вечера… еще одного.

Я чувствовала себя измотанной, обманутой судьбой, рядом трясся такой же Арланд. Мы снова, как напуганные дети, жались друг к другу в поисках утешения и тепла. Было бесполезно вспоминать прошлые обиды, когда мы снова сошлись так близко. Пара робких поцелуев, немного тихий ласковых слов, и мы, в изнеможении, уснули.

На следующий день мы проснулись, к счастью, здоровыми. Я почистила мантию Арланда, сам он быстро привел себя в порядок и отправился в Орден, готовиться к суду. Мне он велел собрать вещи и купить необходимые в походе продукты: сегодня Арланд получит бумагу, подтверждающую опекунство и мою невиновность, затем ему дадут назначение, и мы уедем из города на новое задание.

На рынок я отправилась по-прежнему скрывая лицо шляпой. Купив крупы, вяленого мяса, приправ, печенья, сыра, яблок и большую флягу вина, чтобы отметить удачное окончание дела, я вернулась в гостиницу, где быстро упаковала все это в мешки.

Черт и кобыла Арланда уже были оседланы и готовы к выезду, а ключ от комнаты сдан хозяевам гостиницы, когда инквизитор вернулся вместе с Леопольдом.

Лео, увидев меня, бросился обниматься и рассказывать, как ему надоело в тюрьме и как ему хочется чего-нибудь алкогольного после того, как он побывал на суде.

Пришлось остаться в гостинице на обед, чтобы Лео и Арланд могли прийти в себя.

Заказав жареную курицу со свежими овощами, я попросила Арланда рассказать, чем все кончилось и какой приговор в итоге получила Анук.

— Я без особого труда доказал ее вину и настоял на смертной казни, но возникли некоторые непредвиденные обстоятельства. Анук вчера забеременела и ее смертный приговор отсрочен на девять месяцев, пока не родится ребенок Закаи, который по законам принадлежит Ордену. Дети инквизиторов почти всегда проходят все испытания, они бесценны для белых сов.

IV. Одичавшая душа

16. Ревность

Если говорить о тех двух днях и той половинке, которые я провел в темнице, то можно сказать только одно: там было слишком скучно, чтобы оставаться там надолго. Мы с Арландом договорились, что я сбегу на четвертый день, потому я и не ждал, что братец придет раньше, чем я пробуду в темнице трое суток. Но все пошло совсем не так, как я ожидал. Вместо завтрака на третий день меня повели в белую комнату, где сидели судьи в разноцветных одеждах и Арланд с какой-то тронутой леди. Тронутая леди все время молчала, а когда ей сказали, что ее убьют, перережут ритуальным кинжалом горло во имя богини охоты, она вдруг сказала, что не может умереть раньше, чем родится ее ребенок. На этом все кончилось, и Арланд увел меня к Бэйр, так и не объяснив, что это все значило.

Бэйр встретила меня как-то не очень радостно и обняла неохотно. Казалось, она очень устала: она была бледнее обычного и под глазом у нее был фиалково-желтый след спадающего синяка. Как она потом рассказала, она случайно подралась с той тронутой леди, которую я видел на суде.

Сложно понять, зачем леди убивать ритуальным ножом во имя богини охоты за то, что она подралась с Бэйр, но скорее всего я просто не знаю всего, что было. Но рассказать мне никто не захотел, даже когда я попросил. Меня просто не слышали.

Бэйр и Арланд вообще вели себя странно за обедом. Они были как будто сплетены, окутаны одним и тем же мрачным и усталым настроением, им было все равно на происходящее вокруг. Я понял, что за те дни, пока меня не было, их что-то связало, они что-то пережили и теперь, смотря друг на друга, думают о чем-то таком тайном, своем, что меня не касается.

Я чувствовал себя лишним, впервые за долгое время, и это чувство было мне неприятно. В первую очередь тем, что оно вернулось, хотя я был уверен, что уже влился в общество и лишним себя среди людей, тем более рядом с Бэйр, не почувствую.

Бэйр заметила мое настроение и начала говорить со мной, чтобы я не ощущал себя одиноким. Ее очень беспокоило мое самочувствие и то, как мне было в темнице.

Обычно мне нравится, когда она так заботливо расспрашивает у меня о моем здоровье и настроении, но не сейчас: когда она не видит, Арланд смотрит на меня с презрительной усмешкой, как на надоедливого ребенка. В его взгляде так и читается «и как она только может водиться с подобным убожеством?».

Я думаю, братец с самой первой нашей встречи считает меня слабоумным идиотом и, наверное, ненавидит. Он почему-то не думает о том, что я очень много узнал о нем и теперь разбираюсь во всех тех ритуалах, которые он проделывает, чтобы спасти свою шкуру. Он не задумывается над тем, что я куда разумнее и потому опаснее, он относится ко мне так, как будто я не могу спасти ему жизнь, случись с ним что, или, например, убить. Он позволяет себе смотреть на меня с таким презрением, как будто я настолько глуп, что не замечу этих взглядов.

Не сказать, чтобы такое отношение меня особо огорчало: другого я от брата и не ждал. Меня больше раздражало то, что Бэйр этого не замечала и не вступалась за меня, хотя раньше никому не позволяла косо смотреть на меня.

Бэйр продолжала меня жалеть, хотя я доказывал ей, что мне было совсем не так плохо в темнице. Вдруг Арланд перебил ее и начал спрашивать про меня. Как я живу, что умею, как моя речь и все прочее, что обычно спрашивают про больного.

— Неужели он все время проводит в обличии крысы? — с усмешкой переспрашивает Арланд. Эта усмешка странная, как будто двоякая. Я вижу в лице брата змею, когда он так улыбается, а Бэйр определенно видит что-то другое, потому что она улыбается ему в ответ мягко и нежно, как и мне. Она или слишком добрая, или чего-то не видит.

— А как иначе он будет поспевать за мной? Черт и меня не всегда возит, а второго попутчика просто скинет, — отвечает она.

— Тогда мы купим ему лошадь. Какой смысл было вытаскивать его в люди, если он все дни проводит в пути, в обличии крысы?

— Лошадь!? — Бэйр пораженно смотрит на Арланда. В его глазах мелькает искра самодовольства.

— Но я не люблю лошадей, и они меня не любят, мне нельзя на лошадь… лучше я сам буду лошадью! — возразил я.

— Леопольд, ты граф, — с укором посмотрел на меня Арланд. — Я вел переписку с Лореном, когда был в Ордене. Он писал, что при первой же возможности женился на твоей матери и что через свои связи закрепил твое имя в списке членов семейства. Ты теперь не бастард-оборотень, а полноценный член одного из древнейших родов Рашемии и ты не будешь проводить большую половину жизни крысой! Сегодня же мы купим тебе лошадь.

— Не решай за меня! Я сказал, что я не хочу ездить на лошади, — повторяю, хмурясь.

— Верно. Ты хочешь до конца жизни бегать по плечам Бэйр, — Арланд тоже нахмурился и посмотрел мне в глаза.

— Тебе самому бы хотелось по ним бегать, вот ты и злишься, — пожимаю плечами и перестаю смотреть в глаза брата. Почему-то когда я смотрю ему в глаза, я начинаю его ненавидеть. Это плохо, когда кого-то ненавидишь, неприятно. Такое чувство, что пачкаешься, скажем, дегтем, а потом ходишь и пытаешься смыть, стряхнуть, но ничего не получается, так и остаешься с черным пятном, пока не полиняешь однажды.

— Лео, Арланд в чем-то прав… — неожиданно проговорила Бэйр, извиняющиеся смотря на меня. — Ты не можешь все время быть крысой. Собственная лошадь поможет тебе до минимума снизить время пребывания вне человеческой ипостаси.