Пенталогия «Хвак»

Босоногих почти никого и нет, вон, разве что маленькие детки в одних рубашонках, за порог выбежали… Зато многие без шапок. У них, в трактире «Побережье», тоже часто все с непокрытыми головами ходят, даже сам Мусиль, но стоит только показаться прохожему — немедля шапку на место! Потому что — приличия, потому что — обычай: свободен и не в доме — в шапке ходи, раб — шапку долой. В Шихане, оказывается, полно рабов: шапок у них нет, а ошейники есть. Многие одеты роскошно: обувь кожаная, штаны и юбки разных цветов, а при этом в ошейниках! И ходят себе одни и парами, без присмотра, и даже смеются! Лин смотрел на рабов с некоторой робостью: Лунь и Мошка много страшного про них рассказывали, как они восстают и убегают, и убивают…

Улицы, по которым они поднимались вверх, к центру, становились еще шире и приветливее, дома все выше и роскошнее…

— Нам сама главная площадь ни к чему, нам с тобою то жилье не по губам. Сейчас отметимся в управе и поедем устраиваться в более простые и уютные места. Молчишь? Правильно делаешь, ухо сберегаешь.

Дворец наместника, сиятельного графа Гупи, — самое высокое здание на главной площади, храм-святилище матери-Земли почти равен ему величием и размерами и стоит напротив, через площадь. Справа от дворца городская управа, она аж в три этажа поднялась над площадью, да еще и золоченый шпиль венчает крутую крышу, но все равно всем понятно — где большая власть, и светская, и духовная. Однако Зиэль, не обращая внимания на дворцы и храмы, безошибочно поворачивает вправо, к неказистому одноэтажному зданию, что стоит через три дома от управы: да, уже по наличию толпы в воротах видно, где совершается неизбежный для странников обряд учета и досмотра… Лину, во время путешествий в городишко Пески, доводилось вот так же ждать с раннего утра и почти до полудня, а здесь-то народу — ого-го насколько больше!.. Ой, жда-ать…

— Замучаемся ждать…

Угу, оказывается, Зиэль о том же самом думает. Ждать — значит, ждать, куда денешься…

Но воин Зиэль, не на шутку привыкший к штурмам, грабежам и прочим бесцеремонностям военной жизни, решил по-своему: орлиным оком оглядев очередь, он убедился, что все в ней сплошь простолюдины и купцы, ни монахов, ни дворян, ни вооруженных отрядов… Да и вообще…

— Держи меня за пояс и не отставай. Э, народы!.. А ну-ка!..

— Что ну-ка, что ну-ка?.. Куда прешь, не видишь, что ли, тесно… Ой!.. Ой!.. За что???

Зиэль бил направо и налево, но в четверть силы, пустым кулаком даже, без латной перчатки, однако проход перед ним расчищался на диво быстро. Лину ничего этого не было видно, перед глазами только спина Зиэля, зато крики и ругань обтекали его с обеих сторон…

— Ты, что ли, главный чин здесь?

Сморщенный, изжелта-бледный человечек за столом не спеша поднял взгляд на Зиэля и опять уткнулся в пергамент: ему все было ясно с первого взгляда.

— Я не расслышал. Ты тут повытчик по досмотру честных путников?.. Или как?

— Во всяком случае, служивый, отнюдь не ты здесь истину пытаешь и вопросы задаешь. Знаешь, что такое порядок в имперском городе? И смирение? И очередь?

— Мы, люди военные, не для того свою кровь на границах…

— Помолчи, у меня больные уши. Ты видишь, что я разбираюсь с ремесленником, которого ты вот-вот спихнешь прямо ко мне на колени…

— Виноват!.. — Зиэль за шиворот и за портки ухватил тщедушного мастерового, ногой отвел в сторону занавесь и выбросил несчастного за дверь, в возмущенную толпу.

— Боги! Как они орут… — Повытчик взял в руки медный, в зеленых разводах, колоколец. — Прежде чем я вызову стражу и тебя упекут в тюрьму, на кнуты и позор, скажи в двух словах, чего ты хотел добиться своей глупой наглостью?

Но Зиэль не испугался угрозы, напротив: разбойная рожа его оскалилась блаженной ухмылкой:

— Да, понимаешь… С войны я, отдыхать приехал…

— Еще короче.

— Пить, гулять да мальчишку пристроить в хорошие руки. На все время надобно, кроме того я город плохо знаю, где какой храм стоит… Вот я и подумал попросить тебя о помощи: вознести за нас, грешных, молитвы богине Погоды… Да, помолиться по всем правилам, и от моего имени пожертвовать ей за все согрешенное, прошлое и будущее. Вот…

Размер взятки пронял даже видавшего виды чиновника. Он собрал в столбик все три червонца, взвесил их опытною десницей… прищурился на Зиэля…

Богиня Погоды была покровительницей игроков, мошенников, казнокрадов, проституток и наемных воинов. Она часто обманывала ожидания и надежды своих подопечных, впрочем, как и они ее… Зиэль даже не сомневался, что от этих червонцев до алтаря богини и самой мелкой серебряной монетки не дойдет.

— Имена, прозвища, откуда идете, наименование постоялого двора… Кстати, если за тобой или за этим малым следок…

— Какой за ним может быть следок? Парнишке десять лет!

— А за пазухой у него что?

— Щенок по прозвищу Гвоздик. Мое имя Зиэль. Его — Лин. Покажи, Лин.

— …Если какой следок хотя бы за одним из вас, защищать и покрывать не стану, мзда не за это дадена.

— Остановимся в «Самородке», я там всегда останавливаюсь, когда заезжаю в сей вертоград.

— «Самородок»… Это у нас, на правом берегу? Пометил. Надолго ли?

— Суток на трое, как гульба пойдет…

— Не увлекайся, не на войне. Откуда явился? С запада, небось?

— Точно так, с Заградных гор.

— Знаю, слышал, замирение там. Вот только надолго ли?

— Угу. Давай писульку, и мы пошли.

— Отстал от жизни, ратник, писульки отменены три года уж как. Вот тебе пайза медная, одна вам на двоих. Потеряешь — по пьяному ли делу, в нужник ли упадет — дорого тебе встанет, не теряй. Читать умеешь?

— Да.

Повытчик поставил на место колоколец и положил обе ладони на стол, в знак того, что время аудиенции исчерпано для Зиэля и его спутника.

— Вот и прочти, что там написано: «Пайза охранная». А на другой стороне «Большой Шихан». Пойдешь из города когда — на выходе стражникам отдашь. Ступай же. Пусть этот… столяр Шухач из Дубравок… вернется, скажи там…

Как ни странно — обратный путь сквозь толпу получился гораздо легче: ругань и угрозы в их адрес потеряли пыл, а кое-кто даже пытался на ходу задать Зиэлю вопрос о положении на границах…

— Все нормально там… Все путем… Не спим.

Двое стражников возле управы, на попечение которых Зиэль оставил Сивку, с преувеличенной горячностью стали жаловаться воину на буйный и неуправляемый нрав коня, а тот и не думал оправдываться: фыркал потихонечку да ушами тряс, отгоняя надоедливого слепня, стоял смирно, даже копытом в брусчатку не бил.

— Врете, врете, сопляки безусые! Попадись вы ему в атаке — одним ударом одного копыта разнесет он в брызги обе ваши тупые головы, а в мирное время он смирен… Слышишь, Сивый, что на тебя тыловики наговаривают?

Конь охотно заржал в ответ, ему было скучно стоять у коновязи без дела и без единой травинки в пределах досягаемости…

— По сумкам не лазили?

— Обижаешь, мы — при исполнении. — Стражники не врали: подработать, как они подработали, охраняя движимое имущество приезжего, это никому не возбраняется, это не есть нарушение присяги, если, конечно, не в ущерб службе, но среди бела дня, на глазах у людей забраться в чужое — казнят и пообедать не успеешь!

— Верю. Что честный человек обязательно приобретает на войне, или просто взяв в руки оружие во славу Отечества, — так это благородство, в деяниях и помыслах. На! Тебе кругель и тебе точно такой же, чистое серебро. Не ущемил?

По тому, как переглянулись и расплылись в улыбках оба стражника, было очевидно: нет, не ущемил их надежды Зиэль, вознаградил даже куда более щедро, нежели они посягали вытянуть из него жалобами на норов коня.

И опять они в седле, Зиэль впереди, Лин с Гвоздиком за спиной, на высоком пристроенном заседле. Солнышко в самом разгаре, из придорожных канав потянуло нечистотами, но — не сказать, чтобы очень уж воняло…

— Дождей давно не было, вот и смердит. За каждым гадящим прохожим не усмотришь ведь, особенно в ночи. Дожди пройдут, в канавы стекут — и по ним все в реку уйдет. Завтра в гладиаторскую пойдем, а сегодня — отдых!