Висенна. Времена надежды

— Ублюдки! — прорычал парень слева от Ирины. — Дурачье туманное! Город… что теперь с городом будет!! Уж лучше было убить!

Парень, судя по количеству надетого железа, был воином. А судя по золотым браслетам на обеих руках, еще и из богатой семьи. Если бы не вся проклятая катавасия — стоило бы ему улыбнуться. Разок. Чтоб не думал, что действительно понравился… Но тут, в зале, набитом вопящими, визжащими и ревущими людьми; рядом с орущим что-то посадником; в зале жарком и потном, как дачный автобус… Тьфу!

А чего это он, кстати, говорил про город?

Воин повернулся, и Ирка разглядела еще одно украшение, болтающееся на цепочке поверх чешуйчатой брони. Впрочем, скорее всего, невзрачный камушек был не украшением — на то у парня и золота хватало — а амулетом или символом. Он ничем не напоминал ни драгоценность, ни реликвию. И размером не вышел: с ноготь большого пальца. Самый обыкновенный поделочный камень, стеновой или дорожный.

— Дорожный пост миновали на тот же день к вечеру. И там головы наших видели, порубленых. Должно быть, те напролом или обойти хотели. А может, волки к вечеру переняли.

— Помолчите пока. Воды им дайте. Дьяк, записать успел?

— Да, княже, не изволь беспокоиться. Пишем надвое: один четные слова, другой нечетные. Успеваем, пусть дальше говорит.

— Теперь еще раз, повтори, что было в том зале.

— Посланнику отрубили руки. Привесили в сумку на пояс. Михал объяснил: чтоб озлились и на стены полезли. У них, стало быть, звериная ярость, а у нас стены, железное оружие и воинское искусство. И надо их заставить терять люд… своих на стенах… А тысячник войска городского, которого прозвание «Тигр Кайлая» — Кайлай, это урочище такое, где сто или больше лет назад тигры водились. Вот, он, когда увидел, что послу руки отрубили, побелел, схватился за сердце, там какой-то амулет висел; и ну его теребить. И помогло, князь! Тигр опамятовался. Но в уме, верно, повредился. Потому что велел собственному сыну проводить этого, с отрубленными руками до вражеских постов. А Тигренок возьми ему и скажи при всем честном народе: вот не думал, что буду радоваться, что мать умерла! Ей бы о таком лучше не знать. А Тигр ему на то: выполняй приказ! И пошел мимо воеводы Михала, как мимо пустого места. Потому, князь, посла убивать или там руки рубить — это госпоже ну никак не понравится…

— И что же, Тигренок вернулся? Живым?

Сэдди вернулся живым. Правда, отрубленные руки принес в сумке на поясе. Наместник за собственный пояс ухватился, словно змею душил. Костяшки пальцев побелели. Потом вдруг успокоился, велел Рикарду Олаусу и Ахену установить прямую связь с Магистерией. Просил разыскать госпожу Вийви: она-де самая искусная в лечении. Полотняный шатер не очень-то хорош для тайных переговоров, а наместник и не думал приглушать голос. По лагерю тут же пошли слухи. Сперва — что за пришивание рук обратно колдуны запросили всю долю Опоясанного в будущем взятом городе. Поскольку город был торговый, следовательно, богатый; да и наместнику полагалось куда больше, чем рядовому — колдунам позавидовали.

А когда узнали, что пришить руки обратно будет стоить госпоже Вийви ни много ни мало, четыре года жизни… и что такое золотом не оплатишь… и что наместник просил у лекарей помощи именем четвертого закона Леса…

Лагерь молча чистил оружие перед завтрашним штурмом. От белого, как вытертая подметка, городского посланника, старательно отворачивались. Его не существовало. И города, который он представлял, тоже больше не существовало. Правда, горожане на этот счет могли думать иначе; но армии Леса на них было наплевать.

Наконец, прилетели почтовые грифоны. Забрали Салеха. Зимняя Ведьма обещала сделать все возможное, а невозможное заставить сделать Рыжего Мага. Никто особо не удивился: у Скорастадира иногда получалось.

Опоясанный разогнал всех по отрядам. Думал: Сэдди-то вылечат. А сколько на завтрашнем приступе будет стрел в живот; а сколько костей разрубленных, а сколько… Всех не вылечишь, хоть разбери на куски жизнь лекаря-волшебника…

Ратин привел Тигренка: парень вконец извелся, ожидая своей судьбы. Судья и посол города стояли в том самом шатре, а Спарк сидел на единственной в палатке мебели: походном кассовом ящике. Было ему даже не страшно и совсем не горько — было пусто; и напрасно он тряс память, пытаясь воскресить ущелье Минча; или овражек с кладами; или хотя бы видение в каменном мешке, когда держал «испытание ничем».

Наместник поднялся. Поглядел на Тигренка: ничего, красив. Лицо четкое, чистое, загорелое. Осанка твердая, движется легко — воин. Даже если бы и не носил добротного чешуйчатого доспеха; даже если бы и не отобрали у него часовые на входе великолепную саблю «медвежьей стали». Ратин отошел за полотняную перегородку: вежливо давал поговорить наедине.

Поговорить! Спарк улыбнулся донельзя криво. Пять лет назад хотел поговорить с Неславом — зарубили Гланта. Потом ведь и самого Неслава резать пришлось… Сегодня послал к горожанам с миром, а они Салеху руки оттяпали! «Добрый наместник — первая причина бунта?»

Вот так вот и озлобляются люди — вдруг понял Спарк. Вот оно — про что читано-перечитано, только въяве и вживе. Раз напоролись, другой… На третий уже никто с послов не начнет. Велит сразу приступать, нести тараны, ставить лестницы и бить стены…

А не озлобиться, все равно послов отправить? Я к противнику благородство проявлю, так. А руками за мое прекраснодушие заплатит кто — Сэдди?

Нельзя плакать. Губы скривить — и то нельзя. Давит застегнутый Пояс, а завтра бой. И парень этот, городской, смотрит. Вот при ком еще не хватало проявить слабость!

Спарк тоже перешел в другую половину шатра. Позвал вполголоса, таясь от гостя за полотняной стенкой:

— Судья!

Ратин обернулся.

— Знаешь, чего я никак понять не могу?

Сын Ратри Длинного поднял брови в молчаливом вопросе.

— Как будто бы, я довольно хорошо себя знаю. Почему же тогда некоторые вещи меня выбивают из равновесия, а некоторые — нет?

Ратин набрал воздуха для ответа, но его опередили многочисленные нестройные рога. И северовосточный Судья сказал совсем не то, что собирался:

— Приговоренные. Пойдем, я им все объявлю, что следует, и вымпелы повешу.

Вернулись в общую половину шатра.

— Посол!

Городской посланник выпрямился. Наместник показал ему на северные ворота лагеря, перед которыми снимали с грифонов и пинками выстраивали колонну смертников. Велел:

— За мной. Смотри и запоминай.

Ратин покосился, но Спарк встретил его таким взглядом, что Судья первым отвел глаза. Крутого парня хотели? Будет!

— … Будет смерть вам всем! Завтра до захода солнца! — сын Ратри Длинного шагал перед неровной цепочкой осужденных. Спарк прикинул: больше сотни. Люди и медведи вперемешку. Ни волков, ни ежей. Ежи крайне редко нарушают несложные законы Леса. А волки никогда не даются живыми.

… - Только одно ваше спасение: подвиг!

«Приговоры, что ли, посмотреть?» — подумал наместник, — «Хоть знать буду, кого за что…» Потом раздумал: Ратин сам сделает все, что надо. А ему и своих забот хватит.

… - Подвиг ваш прост. Кто найдет в городе любую из этих девчонок…

Над землей появилось призрачное изображение. Ирка шевелит листья кроссовком, Катя и Лариса настороженно озираются чуть поодаль.

— … И представит Лесу живыми и здоровыми! Чтобы ни пылинки на них не упало!

Строй заволновался. Подошел десяток бойцов из охраны лагеря. Без лишней суеты надевали на смертников широкие кожаные перевязи с трубками за спиной. В трубки устанавливали древки. На древках висели флажки — темные в сумерках, обмякшие в предгрозовом безветрии.

— … Тем жизнь!

Сотня выдохнула разом. Но главное судья приберег напоследок:

— … Кто возьмет городские ворота! И удержит их до подхода черного знамени!..

Ратин сделал передышку. Окинул цепочку взглядом, дождался, пока над плечами последних замаячат древки с обвисшими вымпелами. Вскинул сжатый кулак, выкрикнул: