Кукушка

Подоткнув подол и закатав штаны, травник стоял по колено в воде и умывался. На берегу сидел огромный белый волк, втягивал ноздрями воздух и облизывался. При появлении Золтана он повернул голову, но с места не сошёл, наоборот, лёг на песок и мрачно, снизу вверх, стал его рассматривать. Золтана эта обманчиво расслабленная поза отнюдь не обманула: из лежачего положения легче броситься в атаку. На том берегу трепетали костры. Слышно было, как дозорный вдалеке прокричал: «Las siete hondado у Ilueve!» [105]

— Здравствуй, Жуга, — поздоровался Хагг. Травник обернулся. Похоже, этот визит не стал для него неожиданностью, во всяком случае он не выказал ни удивления, ни радости.

— А… — только и сказал он. — Здравствуй, Золтан. Не зови меня Жуга — меня здесь знают под именем брата Якоба.

— А меня — как Людгера Мисбаха.

— Выходит, мы опять потеряли имена.

— Выходит, потеряли. Ты ждал меня?

— Нет. Я не знал, что ты здесь.

— Откуда это? — Золтан указал на его живот, где кожу стягивал недавний шов. — На тебя напали?

Жуга поморщился, облачился в рясу и набросил сверху плащ.

— Нелепость, — посетовал он. — Глупая история. Не обращай внимания.

— Зачем ты здесь?

— Я костоправ. Я пользовал. Низменность, вода… После боя с обеих сторон полно загноившихся ран.

— С обеих сторон? Так ты что же… лечишь тех и этих? Но это невозможно! Как ты поспеваешь всюду?

— Через Сны. Как Олле. Помнишь Олле?

— Помню. Значит, ты и есть брат Якоб Трансильванский… — задумчиво сказал Хагг. — Я слышал, будто какой-то монах приходит по ночам и лечит раненых, но даже не думал, что это ты. Зачем это тебе? Ещё недавно ты сказал, что от волшбы теряешь память. Или не теряешь? Чего молчишь?

Жуга пожал плечами.

— Наверное, теряю, — сказал он. — Мне уже не понять.

— Пёс твой?

— Это Рутгер.

— Я не спрашиваю, как его зовут.

— Ты не понял. Это Рутгер Ольсон. Зерги превратила его в волка.

— Что за… — Хагг вгляделся зверю в глаза, и вдруг до него дошло. — Аллах милосердный! — не сдержался он. — А ты не врёшь? Это и вправду он?

— Хагг, — устало ответил травник, — я теряю память, но кое-что я помню. Это он. Днём он становится человеком.

— Ну и нрав у девки! Никогда не думал, что она такая сильная колдунья.

— Она не нарочно. Я потом расскажу… Послушай, — Жуга поёжился, — у тебя есть поесть? А то меня шатает. Мне срочно нужно выпить горячего и что-то зажевать. Если можешь, принеси сюда, я подожду.

Золтан вздохнул, прошёл мимо травника и зачерпнул ведром воды.

— Пойдём к нам, — предложил он. — Обогреешься. У нас есть суп, ветчина, вино.

— Пиво, ветчина… — Травник покачал головой. — В городе едят одну картошку, да и та вот-вот закончится. Вы одни?

— Одни.

— А как же стража?

— Больше некого охранять. Мы в стороне, за кустами, — я, Иоганн и полоумный Смитте. Больше к нам никто не ходит. Солдаты пьют, монахи в палатке на другом конце лагеря. Пойдём. Я не видел тебя с тех пор, как мы расстались в монастыре. Где ты пропадал весь месяц?

Идя вместе, они производили странный контраст. Палач — худой, высокий, в чёрном платье, и монах в белых одеждах. Позади, на расстоянии двух шагов, следовал белый волк. Моросило. Все сидели по палаткам или грелись около костров, лишь в одном месте толпился народ: там наёмники-швейцарцы утоптали круг земли и состязались в швингене [106] под ободряющие выкрики соратников. В свете костров мелькали мокрые тела, закатанные штаны и перемазанные глиной голые коленки. Редкие солдаты, попадавшиеся навстречу, если не были пьяны, склоняли головы перед монашеским одеянием, но, завидев волка, спотыкались и ускоряли шаг. Издалека слышались звуки музыки и балаганные вопли. Осада шла не первый месяц, трава повсюду была вытоптана, тут и там валялись сгнившие тряпки, кости, бутылочные стёкла и куски мешковины. Ото всех кустов воняло мочой и блевотиной. Картина была самая мерзкая. Наконец они вышли к костру.

— Много чего произошло, — неохотно ответил травник, проводив взглядом весёлую парочку — рослого кнехта с перевязанной головой и гулящую девицу; оба были пьяны, и их пыл не мог охладить даже дождь. — Долго рассказывать. Я не мог прийти раньше — мне мешали. Во-первых, меня разыскал Андерсон…

— Ага, я же говорил!

— Да, ты был прав — этот гад попортил мне крови… Знаешь, что он сделал? Для начала он разыскал девочку, которую я когда-то лечил; разыскал — и ужалил пчелой.

— Я ничего не понимаю. — Золтан Хагг наморщил лоб. — Какой пчелой, зачем? Однако где же Иоганн… Иоганн! Чёрт, где он? Должно быть, отошёл куда-то. Садись, вода сейчас согреется. Так что ты говорил? Девочка… Пчёлы… Постой, а ведь верно: он вёз с собой улей!

— То-то и оно, — закивал Жуга, подбирая рясу и утверждаясь на бревне. — Та девчонка не выносит пчелиного яда. Только я мог ей помочь, и Андерсон это знал.

— И вот так он поймал тебя, да?

— Чёрта с два, — проворчал Жуга. — Ты плохо меня знаешь — я сбежал. Добрался до Цурбаагена и пристроил девочку в твоей таверне… кстати, видел твою жену — велела кланяться. А Андерсон зарезал Рутгера и Зерги и отправился, в погоню.

— Зарезал?

— Именно. Эти двое только чудом уцелели. Потом ему второй раз повезло: ему попался один парнишка, сквозняк, и через него он стал влезать в мои сны.

— Бред какой-то… — Хагг помотал головой, — Какой парнишка? Как — в сны? С тобой рехнуться можно.

— Тут рехнёшься… Помнишь Смитте? Тот такой же. Теперь Андерсон знает, где я, он спешит сюда со всех ног и скоро будет здесь. Мы с ним разговаривали, и он хвастался, что скоро сбудется его Великий Замысел, и всё такое…

— Матерь Божья! — поразился Золтан. — Ты с ним говорил! И он рассказал тебе про себя?

— Ну, не то чтоб рассказал, — смутился травник. — Так… нёс какую-то околесицу. Говорил, что он — Мессия, что вернулся с того света и что вырастил в себе Христа. Называл себя царём Нового Сиона. Говорил, что у него повсюду есть апостолы, которые несут людям свет новой веры, или что-то в этом роде… Я ничего не понял, если честно. Между нами, он, по-моему, ненормальный.

Золтан, который как раз в эту минуту плеснул вина в жестяную кружку и придвинул её к огню, вдруг побелел как полотно. Это было заметно даже в слабом свете костра.

— Жуга, скажи: это ты сейчас нарочно? — вкрадчиво спросил он. — Ты в самом деле ничего не понял или притворяешься?

— Вовсе я не притворяюсь, — возмутился травник. — О чём ты?

— Да ты мхом зарос в своём лесу! Или не знаешь, что творится в мире? Ты хоть чем-нибудь интересуешься, кроме трав и кореньев? Хотя бы о Новом Сионе ты краем уха мог слыхать! Это же всё объясняет! Хотя… — Он покачал головой. — Нет, это не может быть правдой. Впрочем, почему не может? Видывал я вещи, гораздо более удивительные.

— Золтан, ты меня пугаешь, — признался Жуга. — Ты же знаешь — я мало сведущ в политике, а в последнее время и вовсе всё забываю, прямо беда. Что происходит?

— Я и сам напуган…

— Кто он?

Хагг уселся поудобнее и облокотился на сложенные сумки.

— В народе его называют Ян Лейденский, — сказал он. — Я никогда его не видел, поэтому и не могу сказать наверняка, он это или не он. Нет, но надо же… Я как-то даже не додумывался сопоставить эти два имени, но теперь… Короче, всё это началось ещё до твоего рождения, без малого тридцать лет назад, в Мюнстере.

— Мюнстер… Мюнстер… наморщив лоб, пробормотал Жуга. — Вот про него я что-то слыхал! Это не тот городишко в Вестфалии, где устроили резню?

— Тот, тот, — подтвердил Золтан. — Тридцать лет тому назад Мюнстер захватили сектанты. Они называли себя «перекрестителями» — анабаптистами. Они отвергали идею крещения в младенчестве и настаивали на крещении только взрослых верующих, тех, кто пришёл к Христу сознательно. Не так глупо, как кажется на первый взгляд, ведь на заре Христовой церкви крещение и впрямь совершалось только над верующими. Об этом писали Бугенгаген, Цвингли, Буллингер, Бутцер… Проповедник Билликанус из Нердлингена крестил пожилых, Менно Симоне из Витмарзума тоже додумался до второго крещения… Но к делу. Так вот. Анабаптисты. А верховодил ими Томас Мюнцер.