День рождения мира

ществу равных себе. Не склонный путать гордость и грубость, Эсдан, как и большинство его соотечественников, предпочитал оставаться вежливым при любых обстоятельствах, это дозволяющих, и очень не любил обстоятельств, не дозволяющих этого. Обыкновенное лицемерие его не тревожило. Он и сам был на него способен. Если люди Райайе пытали его, а Райайе делает вид, что ничего об этом не знает, Эсдан ничего не добьется, настаивая на этом факте.

И все же он был рад, что ему не пришлось о пытках говорить и понадеялся о них не думать. Зато сейчас о них думало его тело, припоминая их со всей точностью каждым суставом, каждым мускулом. А уж потом он сам будет думать о них до конца своих дней. Ему думалось, что он понимал, что такое беспомощность. Теперь же он знал, что - нет, не понимал.

Когда пришла перепуганная женщина, он попросил ее послать за ветеринаром.

- Мне нужно наложить лубок на ногу, - сказал он.

- Он слагает кости невольников, имущества, хозяин, - съежившись, прошептала женщина. Здешнее имущество разговаривало на архаичном диалекте, который и понять-то иногда было трудновато.

- Ему можно входить в дом?

Она покачала головой.

- А кто-нибудь тут может этим заняться?

- Я вопрошу, хозяин, - шепнула она.

Вечером пришла старая невольница. У нее было морщинистое, загорелое суровое лицо без малейших, в отличие от другой женщины, признаков угодливости. Завидев Эсдана, она прошептала: "Владетельный господин". Но почтительный поклон она исполнила кое-как и распухшую ногу Эсдана обследовала с истинно докторским бесстрастием.

- Если вы дозволите мне наложить повязку, хозяин, это исцелится.

- Что сломано?

- Вот эти пальцы. Здесь. Возможно, еще косточка вот тут. Многажды много косточек в ступне.

- Пожалуйста, сделай мне перевязку.

Она и сделала перевязку, все обматывая и обматывая его стопу полосами ткани, пока та не оказалась обездвиженной под естественным углом.

- Возжелав ходить, опирайтесь на палку, господин, - сказала она. - И ступайте по земле только этой пяткой.

Он спросил, как ее зовут.

- Гана, - ответила она. Называя свое имя, она коротко взглянула на него в упор - немыслимая дерзость для рабыни. Вероятно, ей хотелось хорошенько взглянуть на его чуждые глаза, обнаружив, что тело у него хоть и странного цвета, но вполне обыкновенное, с косточками в ступне и всем таким прочим.

- Спасибо, Гана. Благодарю тебя и за твое мастерство, и за твою доброту.

Она кивнула, но не поклонилась. И покинула комнату. Она и сама хромала, но держалась прямо. "Все бабушки - мятежницы", - сказал ему кто-то давным-давно, еще до Восстания.

Назавтра он уже смог встать и доковылять до кресла с отломанной ручкой. Некоторое время он сидел и глядел в окно.

Комната располагалась на втором этаже с видом на сады Ярамеры, на цветущие террасы и клумбы, аллеи, лужайки и каскад декоративных озер и прудов, спускающийся к реке - обширное хитросплетение изгибов и плоскостей, травинок и тропинок, земель и зеркальных