Народ, или Когда-то мы были дельфинами.

Ничего не случилось. Конечно, нехорошо так думать, но они могли бы и спасибо сказать.

Потом мир втянул воздух и выдохнул слова:

— ТЫ НЕ СПЕЛ ЗАКЛИНАНИЕ!

— Я спел песню! Это хорошее пиво!

— МЫ ГОВОРИМ ПРО ЗАКЛИНАНИЕ, СОЗЫВАЮЩЕЕ НАС К ПИВУ!!!

Ещё пара птиц-дедушек плюхнулась на близстоящие деревья.

— Я даже не знал, что такое существует!

— ТЫ ЛЕНИВЫЙ МАЛЬЧИШКА!

Мау схватился за эти слова.

— Вот именно! Я ещё мальчик! Некому меня научить! Вы можете…

— ТЫ ИСПРАВИЛ ЯКОРЯ БОГОВ?

И голоса умолкли, остались только вздохи ветра.

Пиво с виду хорошее. Зачем ему заклинание? Мать Мау варила хорошее пиво, и люди сами приходили.

На край пивной чаши, хлопая крыльями, приземлилась птица-дедушка и окинула Мау взглядом, говорившим: «Если ты собираешься умирать, то поторопись. А если нет, то иди отсюда».

Мау пожал плечами и пошёл прочь. Но спрятался за дерево, а уж прятаться он умел. Может, большой круглый камень и правда откатится?

Прошло совсем немного времени, и к каменной чаше слетелось ещё несколько птиц-дедушек. Они некоторое время ссорились, а потом, прерываясь время от времени на очередную короткую стычку, принялись серьёзно пьянствовать, качаясь взад-вперёд (потому что именно так двигаются птицы, когда пьют), потом — качаясь назад и вперёд, и ещё дальше вперёд, и часто падая (потому что именно так передвигаются птицы, когда выпьют свежего пива). Одна птица поднялась в воздух и задом наперёд улетела в кусты.

Мау в раздумьях пошёл обратно на пляж, остановившись по дороге, чтобы вырезать в лесу копьё. На берегу он заострил копьё и обжёг остриё на огне для прочности, время от времени поглядывая на солнце.

Всё это он делал медленно, потому что голова его заполнялась вопросами. Они вылезали из чёрной дырки у него внутри так быстро, что трудно было думать отчётливо. Скоро ему придётся встретиться с призрачной девчонкой. Это будет… непросто.

Он опять посмотрел на белый прямоугольник. Блестящий металл по краю был мягкий и бесполезный, и его легко было соскрести. Что же до картинки — а вдруг это какое-то колдовство или амулет вроде голубой бусины? Что толку бросать копьё в большое каноэ? Это же не добыча, его не убьёшь. Но призрачная девчонка была единственным, кроме Мау, человеком на острове, и, что ни говори, она дала ему штуку, которая делает искры. Эта штука ему больше не нужна, но всё равно это замечательная вещь.

Когда солнце приблизилось к островку Малого Народа, Мау прошёл по пляжу и вошёл в нижний лес.

Даже по запаху можно было определить, что тут всё растёт изо всех сил. Обычно здесь царила полутьма, но большое каноэ оставило широкий след, и дневной свет лился на клочки земли, которые не видели его веками. Шла борьба за место под солнцем. Новые зелёные ростки яростно тянулись к небу, разворачивались петельки стеблей, лопались семена. Лес отвечал на прошедшую по нему волну своей собственной, зелёной волной: через полгода никто даже не догадается, что тут произошло.

Мау замедлил шаг при виде разбитого большого каноэ, но там никто не двигался. Нужно быть чрезвычайно осторожным. Ошибиться очень легко.

Ошибиться очень легко.

Она ненавидела имя Эрминтруда. Точнее, ненавидела «труду». «Эрмин» звучало совсем неплохо. Труди тоже неплохое имя, но бабушка сказала, что оно звучит «легкодоступно», не объяснив, что это значит, и запретила ей так себя называть. Даже Гертруда — и то лучше. Конечно, в нём всё ещё остаётся «труда», но одну из принцесс королевского дома звали Гертрудой, и газеты называли её принцессой Герти, а девушка с таким именем, наверное, получает хоть какое-то удовольствие от жизни.

«А вот Эрминтруда, — думала она, — как раз подходящее имя для девушки, способной пригласить молодого человека на чай и всё испортить». Угольная печка по-прежнему дымила, мука, из которой Эрминтруда пыталась испечь кексы, ужасно пахла из-за дохлого омара, которого держали в бочонке. И ещё у неё было стойкое ощущение, что мука не должна двигаться сама по себе. Эрминтруде удалось открыть последнюю жестянку «Патентованного вечного молока доктора Паундбери», на которой было написано, что молоко и через год сохранит тот же вкус, что и в день, когда его законсервировали. Это была, по всей видимости, правда. К сожалению. Молоко пахло так, как будто в нём утонули мыши.

Если бы только её учили как следует! Если бы кто-нибудь потратил хотя бы полдня, чтобы обучить её разным полезным вещам на случай, если её когда-нибудь выбросит на необитаемый остров! Ведь это с кем угодно может случиться! Даже пара советов по выпечке оказалась бы нелишней. Но нет, бабушка утверждала, что настоящая леди не должна поднимать ничего тяжелее зонтика, и, уж конечно, нога её не должна ступать в кухню — за исключением случаев, когда нужно изготовить «экономичный благотворительный суп для достойных бедняков», а бабушка считала, что достойных бедняков не так уж и много.

— Никогда не забывай, — повторяла бабушка (чересчур часто), — стоит всего ста тридцати восьми людям умереть, и твой отец станет королём! А значит, в один прекрасный день ты можешь стать королевой!

Это говорилось с таким выражением лица, словно бабушка сама планировала все сто тридцать восемь убийств. Даже при поверхностном знакомстве с ней становилось ясно, что она вполне способна их организовать. Конечно, это были бы очень вежливые убийства. Никаких крайностей с кинжалами и пистолетами. Всё будет элегантно и тактично. В одном месте камень или кирпич упадёт со свода особняка… в другом — кто-то поскользнётся на обледенелой поверхности крепостной стены в родовом замке… Подозрительное бланманже на дворцовом банкете (ведь мышьяк так легко перепутать с сахаром!) поможет избавиться сразу от нескольких человек… Наверное, бабушка всё же не зашла бы так далеко. Но она всё равно жила в надежде и готовила внучку к роли королевы, то есть следила, чтобы её ни в коем случае не учили ничему хоть сколько-нибудь полезному.

И вот теперь она с этим дурацким именем пытается приготовить пятичасовой чай в развалинах кораблекрушения посреди джунглей! Ну почему такая возможность никому не пришла в голову?

И к тому же молодой человек был из тех, кого бабушка звала дикарями. Но он был совсем не дикий. Она смотрела, как он хоронил всех этих людей в море. Он очень бережно поднимал их — даже собак. Он это делал совсем не так, как выбрасывают мусор. Ему было не всё равно. Он плакал настоящими слезами, но её не видел, даже когда она вставала прямо перед ним. Только один раз он попытался разглядеть её сквозь слёзы, но потом обошёл её и продолжил свою работу. Он работал так осторожно и нежно — трудно было поверить, что он дикарь.

Она вспомнила, как первый помощник капитана Кокс стрелял в обезьян из пистолета, когда «Джуди» встала на якорь в дельте реки в Керамическом море. Он хохотал каждый раз, когда бурое тельце падало в воду — особенно если зверёк был ещё жив, когда до него добирались крокодилы.

Она закричала, чтобы он перестал, а он расхохотался, и капитан Роберте пришёл из рулевой рубки, и был ужасный скандал, и с тех пор дела на «Милой Джуди» пошли совсем плохо. Но как раз перед тем, как Эрминтруда отправилась в своё кругосветное путешествие, в газетах много писали про мистера Дарвина и его новую теорию, что далёким предком людей было существо, похожее на обезьяну. Эрминтруда не знала, правда ли это, но в глазах первого помощника Кокса она видела нечто ужасное. На такое никакая обезьяна не способна.

Тут в треснутое стекло иллюминатора ударило копьё, просвистело сквозь каюту и вылетело в иллюминатор напротив, стекло которого было выбито волной.

Эрминтруда застыла: сначала от испуга, а затем — потому что вспомнила совет отца. В одном из писем он написал ей, что, поселившись с ним в правительственной резиденции, она станет его «первой леди» и ей придётся знакомиться с самыми разными людьми. Поведение некоторых поначалу может показаться ей странным, и, может быть, она даже поймёт его совершенно превратно. Поэтому она должна быть великодушной и многое прощать людям.