Народ, или Когда-то мы были дельфинами.

Он попробовал ещё раз, держа делатель искр почти вплотную к кучке трухи, и задержал дыхание: несколько искр упало на тонкую пыль, оставив чёрные следы.

Мау подул на кучку, прикрыл её ладонями, и к небу поднялась тонкая струйка дыма. Мау продолжал дуть, и на свет с треском родился язычок пламени.

Началось самое трудное. Мау осторожно подбрасывал в огонёк топлива, подкармливая его травой и корой и ожидая, когда огонь будет готов к первой ветке. Каждое движение было продуманным, потому что огонь очень легко спугнуть. Только когда пламя уже трещало, шипело и плевалось, Мау рискнул положить в него первую тонкую веточку. На миг он испугался, что огонь вот-вот подавится ею, но языки пламени тут же взмыли опять и вскоре запросили ещё. Ну, в топливе недостатка не было. Поломанные деревья валялись повсюду. Мау подтащил их к огню, и когда вода из них выкипала, они вспыхивали одно за другим. Мау подкинул ещё дерева, в воздух полетели искры и пар. Тени скакали и плясали на песке, и пока огонь горел, он создавал ощущение жизни.

Через некоторое время Мау выкопал ямку на краю костра, закопал безумные клубни, так чтобы они только-только покрылись песком, и нагрёб сверху пылающих углей.

Потом он лёг у костра. Когда он последний раз сидел у костра здесь, дома? Воспоминания вернулись, захлестнули его, и Мау не успел их остановить. Это было, когда он последний раз ел как мальчик, вместе со всей семьёй, а по традициям Народа вся семья — почти то же самое, что весь Народ. Мау ел последний раз, потому что следующий раз он поест на острове Мальчиков, уже как мужчина, который больше не живёт в хижине для мальчиков, а спит в доме для неженатых мужчин. Он ел мало — был слишком возбуждён. И испуган тоже, потому что в голове у него только начала укладываться мысль: всё происходящее касается не только его, но и его семьи. Если он вернётся готовый к татуировкам, положенным мужчине, и, конечно, к… тому, что делают ножом, и при этом нельзя кричать, это будет торжество и его семьи тоже. Это будет означать, что его правильно воспитывали и он научился Чему Положено.

Костёр потрескивал, дым и пар поднимались вверх, в темноту, и Мау увидел в свете огня своих родных: они наблюдали за ним и улыбались ему. Он закрыл глаза и постарался отогнать толпу воспоминаний.

Отправил ли он в тёмные воды кого-то из своих родных, когда шёл по стопам Локахи? Может быть. Но этих воспоминаний у него не было. Он лежал, скрюченный в сером теле Локахи-Мау, пока часть его передвигалась туда и обратно, делая то, что нужно, отпуская мертвецов в море, чтобы они стали дельфинами, а не пищей для свиней. Надо было спеть погребальную песню, но его никто не научил словам, так что он просто выпрямлял руки и ноги тел, насколько мог. Может быть, он видел их лица, но та часть его, что видела, умерла. Он попробовал вспомнить лицо своей матери, но ничего не видел перед собой, кроме тёмной воды. Зато он услышал голос матери — она пела песню про бога огня и про то, как Женщине — Бумажной Лиане надоело, что бог огня преследует её дочерей, и она связала его огромными жгутами лианы; младшая сестра Мау на этом месте всегда смеялась и начинала гоняться за ним со жгутами… Но волна прошла по душе Мау, и он очень обрадовался, что она смыла это яркое воспоминание.

Он чувствовал, что у него внутри дырка чернее и глубже тёмного течения. Все исчезли. Всё было не на своих местах. Он был здесь, на безлюдном берегу, и ему ничего не шло на ум, кроме глупых детских вопросов… Почему всё кончается? А как всё начинается? Почему хорошие люди умирают? Чем занимаются боги?

Это было трудно, потому что мужчинам в числе прочего Положено не задавать глупых вопросов. И вот маленький синий краб-отшельник вылез из своей раковины и бежит по песку, ища новую, но её нигде не видно. Бесплодный песок простирается во все стороны, и остаётся только бежать…

Мау открыл глаза. Остались только он и девчонка-призрак. Настоящая ли она? А сам-то он настоящий? Интересно, это глупый вопрос или нет?

Сквозь песок просочился запах клубней. Желудок подсказал Мау, что, по крайней мере, еда настоящая, и Мау обжёг пальцы, выкапывая клубни из песка. Один подождёт до завтра. Второй клубень Мау разломал пополам и погрузил лицо в пышную, хрустящую, горячую, ароматную мякоть. И уснул с набитым ртом, а тени всё водили хороводы вокруг костра.

Глава 3

Тропическая лихорадка

Во тьме, в останках «Милой Джуди», вспыхнула спичка. После некоторого звяканья и скрежета зажглась наконец и лампа. Лампа была цела, но приходилось экономить керосин, потому что запасов керосина не нашлось. Скорее всего, они были в самом низу. Кажется, абсолютно всё было в самом низу. Хорошо, что она успела обернуться матрасом до того, как «Милая Джуди» поплыла через лес. Она по гроб жизни не забудет треск и вопли. Она слышала, как расселся корпус корабля и треснули мачты, а потом услышала тишину, и это было хуже всего.

Она выбралась наружу, в парное утро, полное птичьих песен. Большая часть «Джуди» была раскидана по тропе за спиной, а в голове билось одно: «Тропическая лихорадка».

Это такое особенное безумие, которое нападает на человека в жару. Про эту болезнь ей рассказал первый помощник Кокс — наверное, хотел напугать. Это на него похоже. Моряки заболевают тропической лихорадкой, если на море слишком долго царит штиль, сказал Кокс. Тогда они смотрят за борт и видят не океан, а прохладные зелёные поля. Моряки прыгают в эти поля и тонут. Первый помощник Кокс рассказывал, что видел, как взрослые люди этакое проделывали. Спрыгнут на поросший ромашками луг и утонут, или, как выражался Кокс, утопнут. Небось, сам их сталкивал.

Вот и она спрыгивает с борта корабля прямо в зелёные джунгли. Это было в чём-то противоположно безумию. Она была совершенно уверена, что она в своём уме, это мир сошёл с ума. На тропе валялись мёртвые тела. Ей и раньше приходилось видеть покойников, когда её дядя сломал шею на охоте, и ещё был тот ужасный случай с хлебоуборочной машиной. Она убедилась, что Кокчика среди этих мертвецов нету, и устыдилась своей радости. Она быстренько прочитала молитву над усопшими, побежала назад на корабль, и там её стошнило.

Среди хаоса, царившего в некогда аккуратной каюте, она нашла свой ящичек с письменными принадлежностями. Примостила его на коленях, открыла, — вытащила одну из пригласительных карточек с золотым обрезом, полученных на день рождения, и задумчиво уставилась на неё. Согласно книге о правилах хорошего тона (тоже подарок на день рождения), если девушка приглашает молодого человека в гости, при этом должна присутствовать дуэнья, а ей некого было попросить — разве что бедного капитана Робертса. Он настоящий капитан, а это чего-нибудь да стоит, но, к несчастью, он мёртв. С другой стороны, в книге не сказано, что дуэнья обязательно должна быть живая — сказано только, что она должна присутствовать. Как бы там ни было, за койкой до сих пор спрятан острый мачете. С тех пор как на борту появился первый помощник Кокс, путешествие стало не слишком приятным.

Она посмотрела на покрытый одеялом предмет в углу. Под одеялом кто-то бормотал не переставая. Нельзя снимать одеяло, а то он опять начнёт ругаться. Некоторые из этих слов респектабельная молодая особа даже знать не должна. Впрочем, слова, значения которых она не знала, беспокоили её ещё больше.

Она знала, что несправедливо обошлась с мальчиком. Нельзя стрелять в людей, особенно если вы друг другу не представлены, а ведь порох оказался мокрым только волей Провидения. Она просто ударилась в панику, а ведь мальчик так тяжело работал, хороня этих несчастных в море. Но, по крайней мере, её отец жив, он будет её искать и найдёт, хотя на островах Четвёртого Воскресенья Великого Поста ему придётся обыскать больше восьмисот мест.

Она обмакнула перо в чернила, вычеркнула адрес в верхней части карточки: «Правительственная резиденция, Порт-Мерсия» и аккуратно вписала пониже: «Развалины «Милой Джуди»».