Нити Данталли (СИ)

Сто Костров потом еще долго посещали Колера в кошмарах. Крики, проклятья, предречения жестокой смерти — каждое из этих слов намертво отпечаталось в памяти Бенедикта. Он знал, что, если не все, то хотя бы часть этих выкриков воплотятся в жизнь. Палач и мучитель — пусть иногда и вынужденно — Колер не лелеял надежду дожить до глубокой старости и встретить смерть в теплой постели. Как говорят аггрефьеры, человек, который так близко общался со смертью, либо и сам скоропостижно уходит к Рорх, либо становится ее глашатаем. Пока Бенедикт был глашатаем богини смерти, однако когда он будет не в силах исполнять свое предназначение, Жнец Душ явится за ним и заберет для последнего отчета перед богами. И суд, подозревал Колер, будет справедливо жестоким.

О возможности переродиться для своей души старший жрец не думал: его мало волновало то, что находится за гранью этого мира. Где-то глубоко в сознании он был убежден, что после смерти ему обеспечено лишь забвение, не более. Он сам избрал такую судьбу, решив возложить на себя миссию по истреблению демонов-кукольников, и ни о чем не жалел — то был осознанный выбор.

«Интересно, а о чем думал Харт, когда поступал на службу?» — задался вопросом Бенедикт, невольно посмотрев на напрягшееся во сне лицо молодого человека, чья рука, сжатая в кулак, ухватилась за настил. На лбу блестела испарина.

Не отрывая взгляда от спутника, Бенедикт принялся рассуждать, каково пришлось Киллиану — обожженному, лишившемуся разом всей своей семьи и дома, столкнувшемуся лицом к лицу с двумя иными — отправиться в головное отделение Культа, где старший жрец с пристрастием расспрашивал его о случившемся, требуя выдать все подробности.

Колер помнил собственную беседу со старшим жрецом Крона. Помнил, как старался сохранить голос ровным, а лицо невозмутимым, говоря о порабощении Адланны. Слушатели в составе старшего жреца и его двух приближенных тогда полагали, что пришедшего к ним новичка переполняет ненависть, но на деле это было совсем не так. На деле Бенедикта не переполняло ничего. Было лишь опустошение и необходимость снова и снова переживать в памяти тот вечер, когда Адланна ушла с данталли. Не было боли потери, не было сожаления, не было злости — лишь выжигающее само естество осознание, что за существо завладело душой супруги. А еще был вопрос: сколько людей оказалось в том же положении, сколько людей потеряло близких, потому что какой-нибудь данталли решил развлечься? Некоторые разделили судьбу Бенедикта, отправившись в Культ, но ведь это сделали не все. Не у каждого хватало на это сил, и именно таких людей нужно было оградить от напасти. Защитить, чтобы никому больше не пришлось переживать нечто подобное…

В Культ идут не только мстить. Некоторые идут туда в поисках хорошего положения, которое организация нынче может дать. Другие стремятся защитить простых людей от демонов. Третьи действительно ищут возмездия. Четвертые попросту разделяют верования Красного Культа и хотят вырвать Арреду из рук ее нынешних хозяев. Пятые пытаются стать жрецами, потому что больше им податься некуда. Разумеется, вступительные испытания проходят не все, кого-то организация не принимает, однако среди ее последователей в ряде стран Арреды встречаются обладатели каждого из мотивов. Какой был у Харта? Ведь, если задуматься, каждый из них мог иметь место…

Прервав размышления Бенедикта, Киллиан издал тихий мучительный стон, беспокойно заворочавшись на настиле. Колер замер, напряженно глядя на молодого жреца. Тот продолжал метаться во сне, капли пота стекали по вискам.

— Бедняга… — прошептал Бенедикт, сочувственно качая головой.

Киллиан вновь застонал, с силой впившись рукой в настил, резко повернулся в сторону, точно стараясь увернуться от чего-то.

— Нет… — отчетливо расслышал Колер. Он с трудом подавил в себе желание разбудить спутника и по-отечески заботливо уверить его, что все это лишь плохой сон, что все будет хорошо.

Бенедикт удивлялся собственным внезапно проснувшимся теплым родительским чувствам к этому юноше, метавшемуся в кошмаре на настиле. Не составляло труда угадать, что именно ему пригрезилось…

Харт вскрикнул. Звук собственного голоса, похоже, вырвал его из страшного видения, заставив резко сесть и оглядеться по сторонам испуганным, затравленным взглядом. Лишь столкнувшись глазами с Бенедиктом, Киллиан попытался взять себя в руки, хотя сбившееся судорожное дыхание все еще выдавало пережитый страх. Левая рука безотчетно легла на правое плечо.

— Надо признать, отдыхающий из тебя столько же скверный, сколь и караульный, — осторожно заметил Колер.

Несколько секунд молодой человек не отвечал. Взгляд его то и дело метался в сторону горящего костра, и левая рука чуть сильнее сжимала обожженную правую. Бенедикт сочувственно поджал губы.

— А говорил, кошмары не мучают…

— Да, — переводя дыхание, отозвался Харт севшим голосом, — говорил.

При следующем вздохе молодой человек поморщился, сильнее прижимая ладонь к правому плечу. Это движение было неконтролируемым, спонтанным. Поняв, как выглядит со стороны, Киллиан поспешил отнять левую руку от старого ожога, вновь затравленно взглянув на спутника. Бенедикт сочувственно покачал головой.

— Я о таких болях только слышал, — задумчиво произнес он. — Слышал, что вернувшийся изувеченным с войны солдат может вскакивать среди ночи от боли в ноге, которую пришлось отрезать еще военному лекарю. Но воочию мне такое видеть не доводилось ни разу.

Киллиан нервно усмехнулся, вновь притрагиваясь к старому ожогу и мучительно глядя на пламя костра.

— А ведь умом я понимаю, что оно не может болеть… не может гореть, как горело в тот день… но что же это тогда?..

Колер оставил вопрос спутника без ответа: он попросту не знал, что ему на это сказать.

— Часто с тобой так? — участливо справился старший жрец, кивнув на правое плечо молодого человека, и тот, прерывисто вздохнув, опустил взгляд.

— Нет, — ответил он. — Можно сказать, такого со мной вообще не бывает. Точнее, было пару раз, когда только приехал в Олсад. Меня просили разжечь камин, и вблизи от огня плечо начинало болеть — весьма ощутимо. Но тогда я думал, что виной всему небольшое время, прошедшее со дня пожара. Ожоги зажили, но, возможно, недостаточно, чтобы совсем не напоминать о себе. Укрепился я в своей мысли, когда даже вблизи огня эти боли прошли и не давали о себе знать… — Харт замялся и помедлил, — до сих пор. Сейчас это… слишком реально, чтобы не замечать, слишком…. Проклятье, что это значит? Я схожу с ума?

Бенедикт, поразмыслив, поднялся со своего места и присел на корточки возле Киллиана.

— Ты позволишь? — осторожно спросил он, протягивая руку к плечу Харта. Киллиан неуверенно повел плечами, не в силах смотреть в глаза старшему жрецу. Собственный жалкий вид был ему невыносим.

— Я знаю, что ничего нет, — качнул головой он. — Знаю, вы скажете то же самое, лишний раз убедив меня, что я, похоже, все же тронулся умом в тот день. Если считаете, что это необходимо…

Колер не стал дожидаться окончания этой тирады. Он осторожно положил руку на тот участок плеча, за который Киллиан держался секунду назад, невольно отметив, что молодого человека трясет мелкой дрожью, и тут же ощутил сильный жар под своей ладонью. Харт прикрыл глаза, губы сжались в тонкую линию.

Бенедикт качнул головой.

— Не почудилось… — прошептал он, отняв руку от плеча молодого человека.

Харт непонимающе посмотрел в глаза старшего жреца и вопрошающе кивнул.

— О чем вы?

— После казни… — Колер помедлил, — отнимая твою руку от старого ожога, я почувствовал, что твое плечо и вправду горит. Я допустил, что одежда попросту нагрелась, потому что ты стоял слишком близко к огню. Но оно горит и сейчас, значит, тогда мне все же не показалось. Похоже, эта боль, чем бы она ни была вызвана, реальна. Киллиан, ты не сходишь с ума.

Бенедикт поднялся и принялся рыться в дорожной сумке. Он извлек оттуда тряпицу и смочил ее водой из бурдюка. Харт, не отрываясь, наблюдал за его действиями.