Торлон. Война разгорается. Трилогия

Вот когда ему по-настоящему понадобился совет Наставника. И тот свел его с человеком, который учил распознавать темные сущности. Причем, как ни странно, происходило это в явном мире, где Ахим, пройдя через труд охотника, остановил свой выбор на более мирном занятии — разведении кроликов и всевозможных птиц-несушек. В глазах соседей он был простым, хотя и вполне зажиточным фолдитом, однако его это сравнение нисколько не коробило. Труд на своей земле в противовес пусть даже более выгодной беготне по лесам позволял ему постоянно быть на хозяйстве и неотступно следить за благополучием растущего рода.

Новый знакомый забрел к ним в торп неизвестно откуда под предлогом переночевать, наутро признался, что ищет работу, а к полудню Ахим, видевший людей насквозь, доверил ему зарезать дюжину кроликов и свезти их на рынок. Вечером, отмечая за общим столом выгодную сделку и удачное знакомство, он услышал в веселом разговоре несколько слов, произнесенных не то умышленно, не то случайно, которые заставили его взглянуть на гостя глазами не радушного и преуспевающего хозяина, каким он в действительности был, а обездоленного вдовца, каким он стал в мире Нави.

С этого момента началось его второе пробуждение к жизни. Как оказалось, в Яви тоже было место для необъяснимого. Начать хотя бы с того, что новый учитель сразу назвал его настоящим именем — Светияр. Он так и не признался, откуда знает его, отшутился, однако в отсутствие посторонних продолжал называть именно так. «Чтобы быстрее, — пояснил он, — доходить до естества Ахима, минуя препоны сознания и подсознания».

Теперь они много времени проводили вместе. Раньше Ахим редко без нужды отлучался из торна, считая себя полностью ответственным за благополучие домочадцев. Новый знакомый, напротив, считал это не таким важным, как развитие второго зрения, и то и дело уводил Ахима с собой, в гущу Вайла’туна, который он тоже называл Живградом, чтобы изучать человеческие типы воочию. Он видел больше, чем видел Ахим, указывал на людей, мимо которых тот прошел бы спокойно, ничего необычного не заподозрив, заставлял присматриваться к ним, рассказывал, что следует видеть, что видит сам, однако чаще всего его пояснения звучали совершенно неправдоподобно. Лишь однажды за все время их праздных прогулок Ахим первым сумел заметить ничем с виду не примечательную женщину, позади которой ему померещилась та самая тень, о которой настойчиво говорил его спутник. Тень была выше женщины, не имела с ней самой ничего общего и просто плыла следом по воздуху, привязанная к ее спине, пониже талии, эдакой толстой короткой бечевой. Ахим оторопел от неожиданности и ощутил предательское желание обратиться в бегство. Потому что зрелище это было действительно страшным и даже больше того — омерзительным. Особенно если хватало мужества приглядеться к тени и обнаружить, что она отбрасывается совсем не женщиной, а неким существом, похожим на гигантскую ящерицу, идущую на задних лапах.

— Вот так они выглядят, — сказал учитель, подхватывая Ахима за локоть и уводя в сторону. — Теперь ты знаешь. Эта несчастная стала посланцем междумирья. Она не сознает, что с ней происходит, и ничем не отличается от нас. Но она кукла. И ты видел тень того, кто ею управляет.

— Ее нужно убить? — Ахим хотел задать вопрос, но произнес его утвердительным тоном.

— Конечно. Только не здесь и не сейчас.

— Покажи мне еще!

— Со временем, друг мой, со временем. Ты уже начинаешь прозревать, и скоро мои уроки тебе не понадобятся. Когда я уйду, ты сам решишь, как тебе следует поступать.

— Послушай, а в Нави они… они такие же? Я смогу их там различать?

— Разумеется. Только сдается мне, что теперь тебе покажется гораздо важнее видеть их здесь, а не там.

Он оказался прав. На какое-то время Ахим и думать забыл о ночных странствиях. Со стороны стало казаться, что он одержим навязчивой идеей: мало ест, еще меньше говорит, ложится спать поздно, встает с первыми лучами солнца, перебрасывает через плечо свой старый арбалет и до самой ночи в задумчивости слоняется вокруг торпа. Хотели расспросить о его изменившемся поведении гостя, но тот, как назло, куда-то запропастился, не оставив после себя никаких следов, кроме измятого и местами порванного свитка, сплошь испещренного всякими причудливыми рисунками. Свиток обнаружила юная жена Ахима, показала мужу, тот выхватил его у нее из рук, напугав, и, ничего не объясняя, сделал вид, что сжигает в очаге. Когда пребывание гостя постепенно забылось, а про свиток никто уже не вспоминал, Ахим извлек его из-под вороха старой дедовской одежды, к которой никто из домочадцев не отваживался без разрешения прикасаться, и внимательно изучил последнее послание доброго друга.

Свиток содержал наставления о том, как замечать, выслеживать, обезоруживать и при необходимости уничтожать темные сущности. Там было многое из того, о чем ушедший учитель никогда не рассказывал. За рисунками Ахиму открывалось понимание великой опасности, которой подвергается человек, обретший этот дар. Не все тени слепы. Некоторые замечают, что их видят, и стараются отомстить. Поэтому в свитке Ахим нашел несколько красноречивых изображений людей, оказавшихся во власти темных сил. Многое можно было узнать о них по внешнему виду, по лицам и фигурам, не подвергая себя опасности, то есть не доводя себя до такого состояния, чтобы видеть присосавшиеся к ним тени жутких ящериц. Особенно зримо эти следы зла проступали у людей к старости.

Многократно изучив наставления и запомнив наизусть все рисунки, Ахим все-таки предал свиток спасительному огню и облегченно вздохнул. К нему вернулось прежнее спокойствие. Он снова стал ложиться спать со всеми, утром ждал нежного поцелуя, чтобы проснуться, и проводил дни в обычных трудах, ухаживая за беспечными кроликами и показывая подрастающей детворе, как правильно раскладывать еще теплые яйца по корзинкам.

Однажды он спросил отца, который состарился на службе и благополучно вернулся с заставы, чтобы никогда уже больше туда не возвращаться, что он имел в виду, когда много зим назад говорил, будто Ахиму предстоит довершить подвиг, начатый дедом.

— Мне казалось, ты давно уже сам понял, — ответил отец, прилаживая к табурету новую ножку вместо подпиленной проказником-внуком, который сейчас стоял в углу и глотал горькие слезы обиды. — Ты обладаешь достаточными знаниями и умениями, чтобы начать подвиг Великого Объединения.

— Я?!

Ахим ждал чего-то подобного, но, когда услышал эти три слова, обращенные к нему, и не кем-нибудь, а самым близким человеком, он ощутил слабость в ногах и снова почувствовал себя маленьким мальчиком, которому взрослые говорят, что отныне он достаточно вырос, чтобы стать хозяином собственной жизни.

Про Великое Объединение слышали многие. Разумеется, громко об этом не говорили, да и не все толком понимали, о чем идет речь в древнем пророчестве, но Ахим как раз понимал. Где-то в застенках замка существовал свиток, названный на древнем языке «Сид’э», то есть «Река времени». И в самом начале этого свитка говорилось, что «река времени течет единым потоком, пока не упрется в преграду, которую не сможет преодолеть, но не потечет, от нее вспять, а станет шириться и набираться мощи и тогда зальет собой все земли, и будет в силах людей заставить ее сделаться либо гибелью, либо спасением».

Большинство тех, кто слышал об этом, считали, что пророчество гласит о гибели Вайла’туна после разлива стремительной Бехемы. В детстве Ахим тоже боялся этой сказки, особенно по весне, когда многочисленные ручьи сбегали с холмов, собирались в одном каком-нибудь тенистом месте, куда не успели упасть лучи солнца, чтобы до конца растопить почерневший лед, и там образовывалась запруда. Ахим бросался на помощь природе и деревянным топориком прорубал во льду отводные канальцы, по которым талая вода бежала дальше, а запруда на глазах мелела. Как-то раз его застал за этим занятием дед. Когда Ахим объяснил ему, что не дает таким образом реке времени остановиться и все погубить, дед посмеялся в бороду и похвалил внука за сообразительность, однако с того дня стал вести с ним долгие разговоры, рассказывая о вабонах, его сородичах, о рыжих жителях леса, которых принято считать врагами, но которые таковыми вовсе не являются, и об обитателях далекой и прекрасной страны, лежащей далеко-далеко, позади болот и лесов, в огромной долине, откуда однажды и пришли сами вабоны.