Проклятые башни

Изабо изумленно застыла, потом медленно, четкими жестами Хан’кобанов сказала:

– Постарайся, отец, постарайся. Я клянусь, мы снова научим тебя быть человеком, но ты должен стараться.

– Я человек! – ответил он выразительным жестом.

У Изабо загорелись глаза, поскольку ей никогда раньше не приходило в голову поговорить с ним на его родном языке. Обозвав себя тупицей, она улыбнулась и протянула ему руку, и он снова с трудом поднялся на ноги.

Утро уже перешло в день, когда Изабо, наконец, удалось уговорить отца съесть немного каши при помощи ложки, неуклюже зажатой в его большой руке. Это очень напомнило ей Бронвин в младенчестве, и она с улыбкой взглянула на девочку. Малышка немедленно оторвалась от своих игрушек, улыбнувшись в ответ. Изабо наклонилась и взъерошила ей волосы, прямые и блестящие, точно черная шелковая занавеска, с серебристо-белой прядью слева надо лбом.

– Хочу купаться! – потребовала девочка. – Когда мы будем купаться?

Изабо устало кивнула.

– Я знаю, солнышко. Скоро, обещаю. Мне только нужно прибраться, умыть моего папу и проверить, достаточно ли у коз корма. Может быть, ты соберешь то, что хочешь взять в долину, а я пока закончу свои дела?

Девочка радостно закивала и побежала складывать свои любимые игрушки, пока Изабо пыталась умыть отца и как следует застегнуть его халат.

– Мам, ты тут справишься? Мне нужно отвести Бронвин в долину. Ей нужно поплавать, и Майе тоже…

– Нет, я не справлюсь! – заплакала Ишбель. Она завистливо смотрела на Изабо и Бронвин, и ее губы упрямо сжались. – Ты только взгляни на него! Он больше похож на коня, чем на человека, а я в жизни не подходила к конюшне. У нас для этого были конюхи. Ты должна остаться здесь, где ты нужна, а не бежать ухаживать за этой мерзкой фэйргийкой! Что я буду с ним делать?

– Корми его, умывай и заботься о нем, – ласково сказала Изабо, приглаживая его гриву буйных рыжих волос. – Он сейчас как дитя, которое еще не умеет ходить, говорить и есть ложкой. Ты должна вести себя с ним, как мать.

– Но я не умею, – заплакала Ишбель, вцепившись в рукав Изабо.

Молодая ведьма высвободила руку, изо всех сил пытаясь не выйти из себя.

– А должна бы, – ответила она сурово. – Я знаю, что тебе было всего восемнадцать, когда ты родила нас, и с тех самых пор ты спала, но сейчас ты взрослая женщина. Я была еще моложе, когда приняла на себя ответственность за Бронвин, а ведь у меня не было никого, кто мог бы помочь и научить меня, кроме Фельда, который знал еще меньше, чем я. – Ее глаза наполнились слезами при мысли о старом колдуне, которого она обнаружила на лестнице мертвым, когда вернулась к нему. Хотя с той битвы с хан’кобанским воином и месмердами прошло уже семь месяцев, горе и чувство вины, терзавшие Изабо, все еще не утихли. Она смахнула слезы тыльной стороной ладони и резко продолжила: – Он твой муж, а ты говоришь, что любишь его больше жизни. Ну так заботься о нем и учи его, как должна была бы заботиться о нас с Изолт.

Ишбель опустила глаза, и краска залила ее от шеи до бледного лба.

– Я знаю… Я очень виновата… – попыталась она сказать.

– Ты же знаешь, что я вернусь как только смогу, но Майя и Бронвин тоже нуждаются во мне.

Этого говорить явно не стоило. Ишбель поджала губы и сказала сердито:

– Могла ли я представить, что моя собственная дочь приютит и будет помогать нашему величайшему врагу, колдунье, которая так поступила с твоим отцом и со мной! Неужели ты не понимаешь, что она и ее ужасный Оул убили сотни ни в чем не повинных мужчин и женщин?

Теперь настал черед Изабо краснеть и оправдываться. Она никак не могла объяснить странное чувство родства и сочувствия к фэйргийке, поэтому просто отвернулась, сказав устало:

– Мне нужно идти, мама. Я же сказала, что вернусь как только смогу.

Майя в одиночестве жила в доме-дереве с той самой битвы с месмердами прошлым летом. Изабо отправила ее обратно в тайную долину через несколько дней после смерти Фельда, поскольку ни Ишбель, ни Хан’гарад не могли вынести ее присутствия. В их глазах она была заклятым врагом, той, которая украла их жизни и разбила их на тысячу невосстановимых кусочков.

Их осуждение расстраивало Изабо, как и невозможность разрешить этот конфликт. Она не могла бросить Майю на произвол судьбы, хотя временами ей сильно этого хотелось, потому что знала, что та не выживет в горах. Несмотря на то, что Майя была ее врагом, она невольно чувствовала к ней что-то вроде симпатии. Тот факт, что это сочувствие было смешано с острой ревностью, лишь делало его сильнее. Возможно, она и смогла бы обречь Майю на жестокую смерть, чтобы спасти всех, кого она любила, от еще больших невзгод и потрясений, но сделать это из желания, чтобы Бронвин безраздельно принадлежала ей одной, означало действительно стать убийцей. Хотя Изабо уже приходилось убивать, это всегда случалось лишь в крайних обстоятельствах, когда речь шла о том, чтобы убить или самой быть убитой. Бросить Майю погибать от холода или от свирепых горных животных и волшебных существ значило убить обдуманно, а Изабо не могла сделать этот последний непоправимый шаг.

Поэтому она пошла на компромисс. Она оставила Майю в укромной долине, рассказав о потайном ходе, ведущем в кухню, так что фэйргийка могла свободно приходить и уходить. Все книги и снадобья Мегэн она убрала на один из верхних этажей и защитила их охранным заклинанием, чтобы Майя не могла узнать никаких других секретов старой колдуньи. А потом начала делить свое время между родителями в Проклятых Башнях и Майей в тайной долине, каждый раз привозя с собой Бронвин.

Изабо добывала для всех съестное, готовила еду, учила Бронвин буквам и цифрам, а Хан’гарада – человеческому поведению. Она водила Майю и Бронвин через пещеры к подземному озеру, пряла шерсть, вязала и шила всю их одежду, вскапывала и полола огороды, доила коз и присматривала за пчелиными ульями. Временами она чувствовала себя матерью-курицей при четырех беспомощных цыплятах, а не молодой женщиной, которой лишь недавно исполнилось двадцать и которая сама еще нуждалась в материнской заботе.

Пришла и уже уходила зима со снежными вьюгами, делавшими заботы Изабо еще более трудными. Она не пошла на Хребет Мира, как обычно, беспокоясь за своих подопечных и не доверив никому другому заботу о Бронвин, как раньше могла доверить ее Фельду. У Ишбель был недостаточно сильный характер, чтобы держать ситуацию под контролем. Дочь блессемского лорда, она выросла в окружении слуг, готовых исполнить малейшую ее прихоть, и не привыкла ни готовить, ни убирать за собой, не говоря уж о том, чтобы заботиться о Хан’гараде. Она висела на шее у Изабо тяжелым грузом и возмущалась, что Майя отрывает Изабо от Проклятой Долины. Даже Эсрок надоела эта ситуация, и она часто отказывалась прилетать на зов Изабо, заставляя ее сходить с ума от беспокойства за тех, кто ждал ее по другую сторону горы.

Изабо покинула кухонное тепло, и, закутавшись в плед, вышла на холод, чтобы подоить коз. День был промозглым и унылым, серое небо затянули тяжелые облака, а холодный ветер обжигал щиколотки и пытался сорвать с нее плед. Она уткнулась головой в теплый козий бок и быстро закончила дойку, чувствуя, как у нее защипало в глазах. Был Кандлемас, ее двадцатый день рождения, и никто даже не подумал поздравить ее. У нее не было ни времени, ни желания выполнять обычные весенние ритуалы, и впервые за всю свою жизнь Изабо не отпраздновала конец зимы и начало времени цветов. Она безмолвно извинилась перед Эйя, устало и с тяжелым сердцем сделала свои дела и направилась обратно к старой Башне.

Повинуясь внезапному импульсу, она свернула на полпути и подошла к магическому пруду, расположенному в центре сада. Когда-то совершенно заросшее шиповником и ежевикой круглое здание, защищавшее пруд от всех стихий, теперь было расчищено. Это была маленькая беседка с покрытым зеленью куполом и арками, украшенными резным узором в виде роз и шипов, откуда открывался вид на сад и озеро. Внутри мерцал темный глаз пруда. С каждой стороны света стояла каменная скамья с ножками в виде драконьих лап, свирепой драконьей головой с одной стороны и сложенными крыльями, служившими сиденьем. Изабо уселась на одну из них, глядя в воду, в которой, точно в зеркале, отразилось ее лицо.