Эрагон

— А вы сообщали Брому о том, что Арья исчезла? Он говорил мне, что давно не имеет никаких сведений о варденах.

— Мы пытались предупредить его. Но я подозреваю, что наши люди были перехвачены и убиты слугами Империи. А иначе зачем раззакам понадобилось тащиться в Карвахолл? Но, после того как Бром уехал с тобой, у нас не было возможности с ним связаться. И я очень обрадовался, когда он прислал ко мне из Тирма гонца. Впрочем, это естественно, что он отправился к Джоаду — они ведь старые друзья… Ну а Джоад легко смог с нами связаться — он ведь снабжает нас многим необходимым через территорию Сурды.

В общем, у меня возникло множество серьёзных вопросов. Откуда в Империи узнали, где устроить засаду на Арью и позднее на варденов, посланных в Карвахолл? Откуда Гальбаториксу стало известно, кто из купцов помогает варденам? Дела Джоада пришли в полный упадок после вашего отъезда, как, впрочем, и дела других купцов, оказывавших нам помощь. Всякий раз, как мы пытаемся снарядить корабль, он бесследно исчезает. Гномы не могут снабдить нас всем необходимым, и у нас сейчас возникли определённые трудности. Боюсь, среди нас есть предатель или предатели, несмотря на все наши проверки.

Эрагон задумался. Аджихад спокойно ждал, когда он заговорит. Впервые за все эти месяцы Эрагон начал понимать, какая каша заварилась вокруг него после того, как он нашёл Сапфирино яйцо. Теперь он знал и откуда в горах Спайна взялось это яйцо, и что может ожидать их с Сапфирой в будущем.

— Чего же ты хочешь от меня? — спросил он.

— Что ты имеешь в виду?

— Я хочу знать, чего ждут от меня в Тронжхайме. Ведь у варденов и эльфов наверняка есть в отношении меня определённые планы, но что, если мне самому они придутся не по душе? — довольно резким тоном сказал Эрагон. — Я готов сражаться, если нужно, и пировать, когда наступит время пиров, и горевать, когда обрушится беда, и даже умереть, когда наступит мой смертный час, но я никому не позволю использовать меня против моей воли, точно пешку в чужой игре! — Он помолчал, давая собеседнику возможность вникнуть в смысл сказанных им слов. — В старину Всадники считались судьями справедливости, и народ всегда почитал их больше всех своих вождей. Я не претендую на такое уважение, и я совсем не уверен, что людям захочется мириться с очередным «надзирателем» — особенно тем, кто всю жизнь считал себя свободным человеком. Да и молод я слишком, чтобы другими командовать. Но кое-какой силой я действительно обладаю и намерен ею воспользоваться так, как сочту необходимым. И все же я хотел бы знать, каковы твои планы на мой счёт, и решить для себя, согласиться с этими планами или нет.

Аджихад искоса на него глянул и медленно процедил сквозь зубы:

— Не будь ты Всадником, а сидел бы на моем месте кто-то другой, тебя, скорее всего, уже убили бы за столь наглые речи! С чего ты взял, например, что я раскрою тебе свои планы по первому же твоему требованию? (Эрагон вспыхнул, но глаз не опустил.) Однако ты прав: твоё положение даёт тебе определённые привилегии. Но тебе никак не избежать политических интриг — на тебя так или иначе будут оказывать давление, и мне бы тоже не хотелось, чтобы ты превратился в простую пешку в чужой игре, как ты только что сам сказал, или в заложника той или иной идеи. Тебе следует сохранять определённую свободу манёвра и выбора, поскольку именно в этом твоя истинная сила и власть, и эта свобода не должна зависеть от воли какого-то правителя. Моя же власть над тобой весьма ограниченна, но я считаю, что это только к лучшему. Главное — заставить других властителей при составлении своих расчётов учитывать твою волю и твои устремления.

Кроме того, ты должен учесть: люди здесь кое-чего от тебя ждут и будут досаждать тебе своими проблемами, требуя, чтобы ты их разрешил. — Аджихад наклонился ближе к нему и заговорил очень серьёзно. — И я думаю, во многих случаях от твоего решения будет зависеть чьё-то будущее, а одно твоё слово порой сможет вознести человека к счастью или бросить его в пучину отчаяния. Молодые женщины станут спрашивать у тебя, за кого им выходить замуж, и многие из них любыми способами будут добиваться твоего внимания. А люди пожилые захотят узнать, кому из детей им следует завещать своё имущество. И так до бесконечности. И тебе придётся проявлять по отношению к ним доброту и мудрость, ибо они доверят тебе самое сокровенное. Постарайся же ничего не решать с наскоку, ведь слова твои будут иметь гораздо более весомые последствия, чем ты думаешь.

Аджихад откинулся назад, устало прикрыл глаза и довольно долго молчал. Потом спокойно продолжил:

— Бремя власти в том и заключается, что приходится нести ответственность за благополучие тех, кто у тебя под началом. Я это знаю на собственном опыте: вардены уже довольно давно избрали меня своим предводителем. Теперь мои заботы отчасти придётся разделить и тебе. Но учти: я несправедливости не потерплю. А насчёт своей молодости и неопытности не беспокойся: опыт скоро придёт, а молодость…

Эрагону стало неловко за свою горячность. А мысль о том, что люди будут обращаться к нему за советом, и вовсе выбила его из колеи.

— Но ты так мне и не сказал, что я буду здесь делать… — нерешительно начал он.

— Пока — ничего. Ты прошёл больше ста тридцати лиг за восемь дней — таким достижением можно гордиться. Но тебе необходимо отдохнуть. А когда ты немного отдохнёшь и придёшь в себя, мы испытаем тебя, и ты покажешь нам свои знания и умения — как в военном искусстве, так и в магическом. И только после этого я расскажу тебе, какие пути в дальнейшем ты можешь выбрать, и ты сам примешь соответствующее решение.

— А что вы сделаете с Муртагом?

Лицо Аджихада потемнело. Он вытащил из-под стола меч Заррок и погладил прекрасные полированные ножны, чуть задержав пальцы на вычеканенном магическом символе.

— Муртаг будет оставаться в заключении, пока не позволит Двойникам проверить его память.

— Ты не имеешь права держать его в застенке! — возмутился Эрагон. — Он не совершал никаких преступлений!

— Мы не можем дать ему свободу, не убедившись сперва, что он не повернёт своё оружие против нас. Совершал он преступления или нет — он не менее опасен для нас, чем его отец. — В голосе Аджихада послышалась грусть.

Эрагон понял, что ему не переубедить вождя варденов, к тому же опасения их казались ему вполне обоснованными.

— Как тебе удалось опознать его голос?

— Я однажды встречался с его отцом, — кратко сообщил Аджихад и, похлопав по рукояти Заррока, прибавил: — Жаль, что Бром не удосужился сообщить мне, что взял меч Морзана себе. Мне кажется, в Фартхен Дуре тебе этот меч лучше не носить. Многие здесь ещё помнят те времена и ненавистного Морзана. Особенно гномы.

— Хорошо, я это непременно учту, — сказал Эрагон, и Аджихад протянул ему Заррок.

— Кстати, — заметил он, — у меня сохранилось кольцо Брома, которое он прислал в подтверждение истинности своего сообщения. Я хотел передать ему его, когда он вернётся в Тронжхайм… Но теперь, я полагаю, кольцо принадлежит тебе. И, по-моему, ему бы самому хотелось, чтобы его носил ты.

Аджихад открыл ящик стола и извлёк оттуда кольцо.

Эрагон с великим почтением принял его. Символ, вырезанный на верхней грани сапфира, был тот же самый, что и татуировка на плече Арьи. Он надел кольцо на указательный палец, восхищаясь игрой камня.

— Это… это высокая честь! — промолвил Эрагон, чуть запинаясь от волнения.

Аджихад мрачно кивнул, поднялся из-за стола и наконец заговорил с Сапфирой.

— Не думай, о могущественная Сапфира, что я забыл о тебе! Все, что я говорил, в равной мере относится и к тебе. Даже, пожалуй, важнее, чтобы именно ты отдавала себе отчёт во всем происходящем, поскольку именно на тебя ложится ответственность за твоего Всадника в столь опасное время. Тебе не следует недооценивать свою мощь. Но смотри, не подведи Эрагона, ведь он без твоей помощи может оказаться и побеждённым.

Сапфира опустила голову, и глаза их оказались на одном уровне. Они долго молчали, пристально глядя друг на друга. Аджихад первым прервал молчание, потупился и сказал: