На этом берегу

Раны оказались в худшем состоянии, чем Риан надеялся, пришлось заваривать новое зелье, более пахучее, сладковатое и дурманящее, от которого в голове рождались странные мысли. Они большими серыми тенями бродили где-то на задворках сознания. Время от времени Гилд впадал в оцепенение, видя наяву то яркие сказочные сны, то картины из прошлого. Сквозь марево полусна он замечал, как вокруг ходит Риан, бесшумно, точно дикий кот с мерцающими светлыми глазами. Глаза у него были как ручей, студеный и стремительный.

Вначале Гилд вспоминал дом, где он жил в детстве. Потом то, как вместе с другими юнцами их учили чему-то, и как он сбегал к скалам, на берег, и долго сидел там, глядя на прибой. Вспомнились и другие моменты, которые он, казалось, давно забыл. Память пыталась найти в них яркие, счастливые куски, но не могла. Пряный запах усилился, обволакивая сознание, это Риан налил в чашку отвар и склонился к нему.

— Что это? — едва произнес он, — ты тоже видишь призраков, запах очень дурманит…

— Болотная трава. Летом в жаркий день по её зарослям лучше не ходить, можно уснуть и не проснуться. Но ты не бойся, я тоже вижу их, призраки нам не опасны.

Голос лесного отшельника поплыл как туман над рекой, как дым от угасающего костра…Призраки Риана были смутными тенями прошлого. Иногда приходили бывшие соратники, иногда враги, иногда кто-то из родни. Но чаще всего он видел золотой свет, заблудившийся среди листвы, свет невероятно далекого дня из детства, миг счастья и цельности. Память об этом дне жила своей отдельной жизнью, время от времени возвращаясь, и заставляя Риана жить дальше не смотря ни на что.

Гилд закрыл глаза и шагнул за неровную завесу грёз. Теперь он шел по лесу, но не тому, что снаружи землянки, а там, где было когда-то его жилье. Он видел деревья, тропу вдоль ручья, а дальше речку, за которой стояла деревня. Густые заросли давали возможность подойти очень близко, он смотрел на людей, и это давало возможность чувствовать некую сопричастность. Он знал, как они живут, видел нехитрый быт. А один раз, подойдя к реке, он застыл в изумлении. Сразу пять или шесть деревенских женщин решили купаться на том берегу. Побросав на песок свои свободные рубища-платья, они нагими пошли к воде. Девки смеялись и шутили, женщины купали маленьких детей. Гилд стоял далеко, при всем желании они не могли бы его заметить. Даже если бы кто-нибудь из людей застал его там, то не догадался бы, на что он смотрит, глаза людей с такого расстояния не видят столь хорошо. В начале он ужасно смутился и хотел тут же уйти, но что-то остановило его, и в первую очередь это было любопытство. Воспоминание врезалось в память…

Пряный, душистый запах засасывал, словно омут, от него не вырваться, не всплыть. Теперь он видел битву, в которой дрался их гарнизон. Кровь, скрежет стали, крики, ярость, застывшая в глазах людей, смерть. Ему не хотелось смотреть… Гилд сделал усилие, прогоняя виденье, и снова увидел берег, но на этот раз тот, где не был никогда. Он так часто видел его в своих снах и яви, что знал уже каждый поворот тропинки, каждый камень, лежащий у воды. Это был далекий берег бескрайнего моря, которое он не знал. Берег за Чертой, но верил, что придет туда позже, потом… Воспоминания перемежались с вымыслом, постепенно превращаясь в сон.

Когда он проснулся, в землянке царил полумрак, на землю спустился вечер. Запах отвара давно выветрился, и сквозь небольшую дверку внутрь лилась весенняя свежесть. Риан ходил где-то рядом, Гилд слышал, как он льет воду на землю, что-то копает, возится по хозяйству.

— Риан! — позвал он.

Тот мигом нырнул в землянку.

— Пить хочешь?

— Да.

Вода, поданная в чашке была прохладной, свежей и удивительно вкусной.

— Еще? — спросил хозяин, видя с какой жадность он пьет.

— Нет. Спасибо, вода замечательная!

— Я постирал твою рубашку, когда высохнет, можно будет её зашить.

— Что ты, зачем? — он почти испугался, а потом румянец смущения проступил на очерченных скулах. — Не надо было… я потом сам… правда, это лишнее… Спасибо тебе!

Он замолчал, не зная, что сказать. Кроме матери никто, никогда не стирал его вещи, да и она лишь в раннем детстве, дальше только он сам.

— Полотно не так-то легко достать, — пояснил Риан. — Я подумал, тебе будет приятно вернуть свою старую вещь?

"Нет, обязательно надо сводить его к горячему источнику" — подумал он, наблюдая за сородичем, бледным и взъерошенным. В свое время целебная вода сильно помогала ему. И просто поблаженствовать в тепле, смыть грязь, расслабиться тоже не помешает. Иногда это даже полезней и для души и для тела.

На ужин был лепешки с зеленью и горсть диких сушеных яблок. Скоро придется идти пополнять запасы муки, пускай даже ячменной, нерадостно понял он. Каждое его появление в деревне после очередной зимовки вызывало у поселян смешанные чувства, они за это время успевали отвыкнуть от общества альва. Кроме всего прочего каждый раз Риан ожидал от властей объявления охоты на нелюдей, потому что рано или поздно такое случалось. Для обмена у него имелись пять прекрасных бобровых шкур, и кувшин меда — взятка старосте. За долгую жизнь Риан научился разбираться в тонкостях человеческих отношений и пользоваться их слабостями в своих интересах.

Гилд поднялся с трудом, особой боли он не испытывал, но слабость давала себя знать. Спокойно лежать он не мог, не давало сознание, что он в тягость новому знакомому и затрудняет его во всем. В общем-то, лежал он, сидел или пытался кое-как передвигаться по землянке, это ничего не меняло, но успокоиться он не мог. Ему было неудобно есть пищу из Риановых запасов, неудобно о чем-то просить или принять помощь. В то же время, когда он спрашивал себя, хотел бы он остаться один, то получалось, что нет. Общество родича было ему приятно, и не из-за помощи, это как раз его и смущало больше всего, а из-за того общения, которого не было уже целую вечность.

Поначалу Гилд попытался отказаться от ужина, сказав, что не хочет есть, но Риан просто сказал:

— Тебе надо, — и пододвинул тарелку с едой.

Румяные лепешки лежали стопкой на выструганной из сосны посудине. Вместо того, что бы сесть за стол, Риан устроился на кровати рядом и разлил по кружкам душистый отвар. Что можно было сказать на это? Поблагодарить, но Гилд был и так бесконечно благодарен ему каждый раз. Каждый поступок Риана приводил его в изумление, потому что, хотя все было естественно, но ни заботы, ни внимания он не получал никогда и ни от кого. Что он мог дать взамен? Ничего. Хотя…

Гилд вспомнил, что у него есть деньги, на службе у герцога ему регулярно платили жалование. Большое или маленькое, он далеко не сразу смог оценить, ведь жизни в здешних местах он не знал. Раньше, в деревне, любая мелочь шла в расчет, принималась к обмену, деньги в лесу почти не были в ходу. Пройдя длинный путь через чужие земли, и попав в другое герцогство, он постепенно понял им цену.

Соблазн платить чужаку меньше, чем своим людям, десятник дружины безусловно испытывал, да Гилд, наверно, ничего бы и не сказал, потому что не понял. Но десятник верно рассудил, что если приказ взять альва на службу отдавал сам герцог, значит негоже обманывать чужака, кем бы он ни был, так же, как и травить его понапрасну ни к чему. Вот и вышло, что жалование он имел, как любой обычный стрелок.

Деньги Гилд конечно, тратил, но немного, так как ему вроде и не нужно было ничего. Одежду и обувь дружинникам выдавали, местные трактиры он посещал редко, утехам людей был чужд. При любой возможности, которая выдавалась, уходил в лес и бродил там один. Вдали от посторонних глаз он чувствовал себя лучше, никто не пялился на него и не шушукался за спиной. Поэтому деньги у него неизменно оставались.

— Риан, а в деревне деньги берут, можно расплатиться ими за еду?

Миндалевидные глаза альва чуть округлились:

— Конечно. Но деньги там редкая плата, их почти нет.

— Но расплатиться все-таки можно? — уточнил Гилд. — Потому что деньги у меня есть. Я не знаю, что сколько здесь стоит, но на еду их должно хватить.