Наковальня льда

Альв читал запоем уже к Новому году. Весна наступила в нем самом: вся его долго сдерживаемая энергия пробила корку начального обучения с неукротимостью ростка, стремящегося пробиться к теплу и свету. И в последующие годы ему казалось, что зима так и не пришла, ибо он чувствовал, как растут и расцветают его новые силы, как духовные, так и физические.

Мало что может быть сказано о годах его службы подмастерьем, ибо не существует записей вплоть до тех событий, когда ей был положен столь жуткий конец. В зрелые годы он почти не упоминал об этом времени и тем более не гордился содеянным. Упоминается лишь о менее важной части его обучения, связанной с простыми кузнечными работами, да и то лишь ради перемен, которые произошли в нем из-за этого. Долгие часы труда у наковальни, горна и тисков, занятия с тяжелыми молотами, щипцами, клещами и формами для отливки металла закалили его тело. Это был труд, способный убить раба, но при изобилии хорошей еды и наличии несгибаемой воли, подстегиваемой одержимой потребностью учиться, работа лишь удваивала ту силу, с которой он был рожден. Он вырос только до среднего роста, но крепко сбитым и хорошо сложенным, с правильными чертами лица. Тонкая, ювелирная работа согнула его плечи и собрала морщинки в уголках глаз — долгие часы гравировки узоров на стали и укладывания мягкой золотой или серебряной проволоки в миниатюрные канавки, бесконечные бдения над крошечными тиглями, где дрожали едва заметные бусинки расплавленного металла, скользившие затем точно в нужное место при легком постукивании пальца. В одну минуту он вытаскивал из горна раскаленный добела брусок железа и клал его под могучие молоты, а в следующую — с огромной осторожностью вынимал покрытый тонкой эмалью эфес меча из миниатюрной тигельной печи. Когда зимние снега за стенами башни начинали таять, он отправлялся в путешествия по горной стране вместе с Роком и мастером-кузнецом, искать новые рудные жилы и источники металла. Они ходили во всех направлениях, за исключением лишь северных окраин гор, куда упирались первые наступающие глетчеры Великого Льда. Рок, похоже, был только рад возможности оказаться подальше оттуда, но любопытство Альва лишь возрастало. Иногда, далеко на юге, мастер водил их по туннелям и подгорным шахтам, явно проложенным руками разумных существ. Но мастер-кузнец не рассказывал, кто создал эти туннели или работал в них, и его внешность не располагала к вопросам. Они находили много богатых и драгоценных руд — будь то в забое или в кучах, оставленных лежать без присмотра, неразобранными. Но хотя Рок постоянно с тревогой оглядывался вокруг, они ни разу не видели загадочных шахтеров, и лишь однажды, как бы с огромного расстояния, Альв услышал лязг и стук работы по камню. Часто, когда они возвращались из этих походов, у ворот стояли лошади или даже караваны повозок, ибо мастер-кузнец не был отшельником: многие не считали за труд проделать долгий путь до его дома. То были люди из разных мест и разного общества. Приезжали рассыльные, которых мастер-кузнец приветствовал с холодной вежливостью, но отправлял на кухню ждать ответа. Некоторые приходили ночью, в масках или капюшонах, и останавливались лишь для того, чтобы обменяться парой фраз у ворот. Появлялись бледнокожие путешественники из дальних Южных Земель; их намерения были такими же загадочными, как и их язык. Многие посетители были обычными торговцами, приезжавшими продавать припасы и, возможно, договориться с мастером о специальной работе. Он выслушивал их речи скорее терпеливо, чем приветливо, так как не имел особенной нужды в обогащении. Иногда всадники в пышных одеждах с надменным видом въезжали во двор в сопровождении вооруженной свиты и предлагали на комиссию доспехи, оружие или ювелирные украшения. Капитан торгового судна или купец, впоследствии забиравший эти вещи, зачастую возвращался к мастеру-кузнецу разбогатевшим и признанным своими собратьями, и тогда Альв видел, как меняется их поведение. Они становились доверенными лицами, партнерами, консультировавшимися у опытного советника. Когда они возвращались в следующий раз, то уже как клиенты к своему патрону или как вассалы к своему лорду. Мастер-кузнец принимал их с неизменной вежливостью и обходительностью, но, тем не менее, кое-кто покидал его дом бледным и дрожащим или согбенным, словно под тяжкой ношей.

Альв изучал своего учителя так же дотошно, как свое ремесло или рукописи, и вскоре научился видеть холодную сталь за позолоченным фасадом. Тогда в нем впервые проснулись воспоминания о загадке Громовой Птицы, о тесных связях с эквешцами, о сделках, заключенных над пепелищем Эшенби. Но с годами перемены произошли и в сознании Альва: его мысли уже не были столь простыми, а ненависть — столь целенаправленной.

Неизвестно, как это произошло — то ли это был умышленный поступок мастера-кузнеца, то ли юноша сам накликал свою судьбу. Много тонких и сложных чар было вплетено в длинные песнопения, которые он разучивал, а позднее исправлял, дополнял и, наконец, сочинял для себя. В них, запетых в металл или наложенных на готовое изделие, заключалась истинная магия кузнецов прошлого: умение определять свойства вещей при их создании, вкладывать в них мощь, способную в своем высочайшем проявлении изменять даже силы природы, или — труднейшее искусство из всех — оказывать влияние на человеческий разум. Так что, возможно, вина лежит не только на том, кто совершил необратимый поступок. Долгая зависимость стремится разрушить дух, который она порабощает, заглушить рост его сил; но по мере того, как проходили годы обучения, силы Альва и его мастерство все возрастали, а вместе с ними рос его честолюбивый, ищущий, беспокойный дух.

Им двигала неистовая потребность учиться, знать все, что только можно было узнать. В редкие свободные минуты он зарывался в рукописи и копил вопросы для Ингара или для своего мастера. Чтобы расширить границы своего чтения, он овладел не только родным языком, но также садернейским наречием и многими ныне забытыми северными и южными диалектами. Он усвоил даже некоторые слова по-эквешски, но, сколько бы он ни учился, знания никогда не удовлетворяли его. В своих снах он искал все мировые секреты, от бездонных глубин до невообразимых высот, и выкрикивал вопросы безмолвным звездам. Наяву он жаждал завершить обучение и стать самостоятельным человеком, свободным уйти по своему желанию и увидеть весь мир. Как бы сильно он ни восхищался мастером-кузнецом, с Альва было довольно этих бесплодных гор, дома, где он сидел как прикованный по шесть месяцев в году, и нескольких лиц, которые он был вынужден видеть изо дня в день. Более всего он желал снова увидеть женщин, ибо ни одна не появлялась в доме кузнеца, кроме старой жены Эрнана, да и та умерла на третью зиму. Знания были его дорогой к бегству, способом заработать собственное состояние, и он жаждал их страстно, со всей силой проснувшейся молодой любви. Запретная Северная стена библиотеки притягивала его как магнит, и в глубине души он возмущался наложенным запретом. Иногда он ласково проводил рукой по свиткам, лежавшим там, прикасаясь к гладким, темным цилиндрам футляров и холодным витым шнурам, словно мог каким-то непостижимым образом познать их заветные тайны через кончики пальцев. Ему начинало казаться, что он уже почти сделал это, что половина тайного знания передалась ему и теперь не хватает лишь одного озарения, чтобы освободить разум от пут. И это озарение, этот ключ к познанию должен по праву принадлежать ему! Он постоянно испытывал искушение, но так и не осмелился нарушить запрет. С еще большей ясностью он ощущал силу слова мастера-кузнеца — и возможно, именно этот голод, а также единственный доступный способ утолить его склонили Альва к тому, что сам он, в сокровенной глубине своего сердца, считал злом.

Он держался особняком среди домашних и втайне посматривал на них сверху вниз, хотя не подавал виду. Ингара он презирал, даже несмотря на то, что вскорости старший подмастерье выдержал испытание на мастерство и перешел в ранг поденщика. Добродушная мягкотелость Ингара, отсутствие честолюбивых помыслов и намерение оставаться в услужении у мастера-кузнеца для дальнейших занятий — все это казалось Альву трусостью, достойной порицания. Но он опять-таки не выказывал своих истинных чувств, следуя примеру мастера-кузнеца в этом, как и во всем остальном.