Наковальня льда

Майкл Скотт РОЭН

НАКОВАЛЬНЯ ЛЬДА

ГЛАВА 1

НАЧАЛО

Его разбудили предрассветный холод и сопение огромного быка, беспокойно топтавшегося в своем стойле. Впрочем, в период Долгой Зимы рассветы всегда были холодными, независимо от времени года. Так утверждается в старых хрониках, и хотя они многократно переписывались, голос неведомого автора, жившего в те дни, по-прежнему звучит с пожелтевших страниц. Но сейчас, ранней весной, воздух был по-особенному пронзительно свеж, и быку не терпелось вволю порезвиться на пастбище, среди своих коров. Мальчик проворно выполз из-под кучи шкур, поморщившись от укусов мороза, и начал одеваться. Если он позволит быку устроить переполох в такую рань, то ему не избежать взбучки. Накинув на плечи побитый молью меховой плащ, он снял со стены длинное бодило. Странные знаки, выгравированные на ледяном металле, обожгли его пальцы неведомой мудростью.

Запрокинутая голова быка с длинными рогами была не более чем светлым пятном в темноте наверху, но мальчик с легкостью, рожденной долгой практикой, пробежал вдоль стены стойла — цельной плиты песчаника, отколотой от прибрежной скалы — и быстро продел бодило в резное кольцо в носу у быка. Устрашающие рога моментально перестали бодать воздух; огромное животное опустило голову и стояло смирно, пока мальчик отвязывал его, а затем коров. Стадо почти не нуждалось в понукании. Молочно-белые, в черных и коричневых пятнах, коровы выходили наружу: их дыхание облачками пара клубилось в морозном воздухе, копыта крошили застывшую грязь. Этот день, изменивший все остальные дни, начинался для юного пастуха точно так же, как и любой другой.

Маленький городок Эшенби еще не пробудился к жизни. Казалось, спят и сами дома, накрепко запертые от стужи на улице; даже лица с широко распахнутыми глазами, нарисованные ярко-красной и черной краской на деревянных стенах, выглядели озадаченными и не вполне проснувшимися. Проходя мимо дома городского старшины — четырехэтажного, с остроконечной крышей и резным парадным крыльцом, обрамленным изображениями китов, — мальчик скорчил веселую рожицу и слегка подергал за бодило. Бык громко, протестующе замычал; остальное стадо не замедлило присоединиться к своему вожаку. Когда наверху захлопали ставни, пастух уже завернул за угол, направляясь к городским воротам, в противоположную от моря сторону.

Из окон старого высокого дома на углу струился мягкий свет, золотивший лужи на мостовой. Изнутри доносились приглушенные звуки песнопения. Мальчик снова скорчил гримасу, на этот раз мрачную и суровую, и подвел быка ближе, чтобы хотя бы мельком заглянуть в приоткрытую дверь. Да, Хервар был на месте: его искаженная тень танцевала на стене кузницы, а сам он сидел на корточках перед наковальней, ритмично напевая и постукивая по кусочку черненого металла. Он ковал новые наконечники для мотыг, которые скоро вонзятся в девственную весеннюю почву. В работе по металлу и в рокоте монотонного напева был заложен потенциал, высвобождавшийся личной силой и искусством кузнеца. Наконечники мотыг становились настоящим орудием плодородия для полей, а возможно, и для женщин, работающих в поле. Мальчик знал это, но не более того — как бы сильно он ни желал узнать, как бы ни стремился разгадать смысл знаков, выгравированных на своем бодиле. Умудренный годами кузнец отказывал ему в этом знании, даже в простейших навыках письма и чтения, которым он обучал каждого ребенка в городе.

Кузнец поднял голову, смерил мальчика холодным взглядом и повелительно махнул рукой, ни на секунду не прерывая своего песнопения. Его низенький подмастерье выступил вперед, выразительно поигрывая длинными железными щипцами.

— Пошел вон, Альв, — прошипел он. — Иначе я пощекочу твою бледную шкуру этими щипцами. Отродье Тинкеров!

Мальчишка ощерился и внезапно дернул за бодило. Бык замычал и мотнул головой; заостренный кончик его рога промелькнул в нескольких дюймах от приплюснутого носа подмастерья. Тот панически взвизгнул и отступил. Коровы, собравшиеся вокруг, начали напирать на стены дома и с тупым любопытством заглядывать внутрь. Песнопение внутри оборвалось на высокой, скрежещущей ноте.

Это было уже слишком. Альв торопливо отогнал коров к центру улицы, шлепая их по грязным бокам. Он мог не беспокоиться за быка: бодило, продетое в кольцо, надежно смиряло свирепый нрав животного.

Городская стена была внушительным сооружением, окружавшим группу извилистых улочек со стороны суши и уходившим прямо в море с обеих сторон маленькой гавани, наподобие волнореза. Насколько Альв себя помнил, горожане неустанно укрепляли и перестраивали стену, расширяли каменное основание, наращивая двойной ряд могучих сосновых стволов наверху и добавляя башенки и бастионы, откуда велось постоянное наблюдение как за морем, так и за сушей.

Стражник в привратной башне широко зевнул, когда Альв окликнул его, и без особенной спешки поднял огромные засовы на противовесах, открыв узкие ворота. Другие пастухи еще даже не проснулись, хотя это не было бы оправданием для Альва, если бы он опоздал.

Животные попарно вышли наружу. Ворота за ними начали закрываться. Альв смутно припоминал то время, когда ворота не запирались на ночь. Но теперь наступили тревожные дни; даже повозки бродячих торговцев все реже проезжали по городской дороге.

Коровы сбились в кучу на тропе, ведущей вверх по склону холма. Они стремились поскорее добраться до пастбища. Достигнув верховых лугов, откуда открывался вид на город и часть побережья, животные разбрелись в разные стороны, иногда спотыкаясь и сталкиваясь друг с другом, словно неуклюжие телята. Альв забрался на свой излюбленный валун и ловким движением вынул бодило из кольца в носу у быка. Какое-то мгновение огромный зверь глядел на него с яростью и замешательством, потом негодующе фыркнул и побрел прочь. Альв достал черствую кукурузную лепешку, полученную вчера вечером, и полоску вяленой рыбы, украденную на кухне. Повернувшись к морю, он всмотрелся в спокойные свинцово-серые воды залива. Скоро взойдет солнце и принесет тепло — мелкие птахи уже щебетали в кустах, небо на востоке начинало алеть, над городскими крышами поплыли первые дымки от кухонных очагов. Однако мирное зрелище наполняло его душу горечью. Сколько раз он сидел здесь и молил неведомые силы о том, чтобы безмятежное море восстало и обрушило свой гнев на эти крыши!

Альв поежился. Ветер с моря постепенно крепчал, нагоняя рваные клочья облаков. Становилось все светлее, и облака отбрасывали на воду причудливые колышущиеся тени. Какое-то время мальчик развлекался, глядя на них, а затем резко вскочил. В тенях, пляшущих под облаками, скрывались другие, более темные силуэты, скользившие по волнам к берегу. Один, другой, третий, четвертый… Они низко сидели в воде, и наблюдатель в сторожевой башне вполне мог проглядеть их в смутном, неверном предутреннем свете. Не задумываясь о том, что он делает, Альв сложил ладони рупором и громко закричал. Ничего не произошло. Если он ошибся, с него сдерут кожу заживо. Он снова завопил и увидел, как стражник в привратной башне небрежно машет ему рукой.

— Нет! — выкрикнул Альв так громко, что его голос сорвался. — Посмотри туда, идиот! Туда!

Мальчик снова и снова указывал в сторону моря. Стражник повернулся. Подавшись вперед, он приложил руку козырьком ко лбу и вгляделся в неясные тени. Затем он выпрямился, схватил большой рог, свисавший на цепи с потолка, и протрубил зычный сигнал. Бык, бродивший на лугу, ответил вызывающим ревом и поскреб землю копытом. Снизу донеслись тревожные крики и топот множества ног; секунду спустя на одной из морских стен-волнорезов снова затрубил рог. Забили барабаны. Во всем городке распахивались ставни, звучали пронзительные голоса, мужчины и женщины полуодетыми выскакивали на улицу, сталкивались друг с другом и падали в грязь. Вереницы блестящих точек более целенаправленно продвигались по улицам к крепостному валу: одетые в доспехи городские стражники маршировали на свои посты. Как и Альв, все они смотрели в сторону моря.